Светлана Сологуб - Человека-подобие

– Развоплотись, ты, тимуровец!

Пионэр смиренно опустил глазки долу, на мгновение прекратив манипуляции с рюкзачком.

– Конечно. Если моё присутствие вам неприятно…

Опять ковыряется.

– …я, конечно, уйду. Но уйти, не оказав помощи, я не могу.

Он повернулся к бабуське – о да, это было одновременно и как в кино, замедленно и красиво, и как в бренной жизни, резко и немного неуклюже – и наставил на неё пистолет. Виолетта Никифоровна взвизгнула, зонтик в её руках схлопнулся и упал на землю.

Что-то такое промелькнуло в глазах Пионэра. Нехорошее. Огонёк, что ли. И как будто слегка потемнело на улице. И птицы петь перестали. Деревья не дышат.

Впрочем, это тоже всего лишь наваждение.

Пионэр лучезарно улыбнулся как ни в чём ни бывало. Перехватил пистолет и протянул его Виолетте Никифоровне рукоятью вперёд.

– Возьмите, – предложил он. – И ваша проблема будет решена в считаные секунды. Ваша собака никогда больше не написает вам на ковёр.

Виолетта Никифоровна схватила в кулачок и бросила в Мужика полный отчаяния взгляд. Мужик, впрочем, оставался странно невозмутим. Виолетта Никифоровна опять перекрестилась дрожащей дланью и воззвала к последней инстанции.

– Господь с тобой, милок! – выдавила она из себя.

Мужик скривился. Виолетта Никифоровна не заметила этого, а жаль.

– Что ж ты такое говоришь-то! Разве можно в живую душу стрелять из-за того, что она писает не там, где надо!

Улыбка. Задорная улыбка и прилизанная чёлочка. И стрелочки на брюках. Всё сияет, как Рождество на Тверской. А в глазах его опять мелькнуло что-то нехорошее. Хотя вряд ли человеческий язык в состоянии выразить через слова то глубинное, подспудное, что мелькает в его глазах, и что кроется за привычным шаблоном «что-то нехорошее».

– Конечно, нельзя, бабушка, – мягко ответил он. – Тогда хотя бы консервы возьмите. Вкусные.

Мужик изверг из могучей груди неопределённый звук, вместивший в себя сдавленный кашель и, кажется, что-то на матерном. Резко и недовольно запахнул полы пальто. Бабуська притянулась глазами к Мужику, но ответила Пионэру, впрочем, всё-таки неуверенно:

– И консервы мне твои не нужны. Муся только овсянку с куриной печёнкой кушает.

Пионэр вился вокруг Виолетты Никифоровны, словно змей… нет, словно агент по продаже ультрамощных пылесосов.

– Возьмите-возьмите, вдруг пригодятся, мало ли, как жизнь повернётся. Может, Муся разлюбит овсянку. Или самой кушать станет нечего…

Мужик молчал. Достал пачку сигарет из кармана. Открыл. Плюнул, словно пачка чем-то его неимоверно разозлила, закрыл. Убрал в карман. Бабуська наконец решилась:

– Ну ладно, консервы возьму, отчего ж не взять, раз человек помочь хочет. Спасибо, милок.

Мужик опять изверг звук. В звуке том послышалось эхо вежливых замечаний всех заведующих детскими садами, переодетых уркой, которым нехороший человек Василий Алибабаевич когда-либо ронял батарею на ногу. Пионэр презрительно взглянул на Мужика через плечико, с торжествующей ухмылочкой вздёрнул аккуратно очерченную левую бровку. Солнце отражалось в начищенных ботиночках. Не то чтобы хотело. Но отражалось. Пионэр спрятал пистолет в рюкзачок, рюкзачок забросил на спину. Отдал пионерский салют, насмешливо и нагло, как будто нельзя было без этого обойтись, и, насвистывая бодрую мелодийку, уехал на своём самокате.

Бабуська и Мужик смотрели Пионэру вслед, пока он не выехал из сквера и не смешался с прохожими. Хотя Виолетта Никифоровна могла поклясться чем угодно, даже здоровьем Муси и Капитонова, что спина в белоснежной рубашке просто растворилась в воздухе.

+ + +

В это же самое время в одной из многих просторных спален в одной из многих приличных двушек с евроремонтом в демократичной новостройке где-то на юго-востоке. Двуспальная кровать была аккуратно застелена. Шкаф-купе доведён до безупречного блеска дорогим и, как ни странно, качественным итальянским воском для полировки мебели. В правом от кровати углу с нежностью обустроен дамский закуток с витиеватым трюмо. На трюмо уютно устроились множество баночек-скляночек-кисточек-пуховочек. С левой стороны кровати притулилась строгая прикроватная тумбочка. На тумбочке лежал дорогой мужской очечник и модное пособие по личностному росту с множеством закладок. Наверняка автор пособия призывал потенциальных лидеров не сса… Впрочем, не интересно. На стене перед кроватью – так, чтобы можно было смотреть лёжа, с комфортом для глаз и расслабленного тела – висела добротная плазма. Всё в этой спальне было словно сошедшим с картинок глянца воплощением комфорта и уюта. Настоящее гнёздышко. В квартире, судя по всему, никого не было, но телевизор почему-то работал.

Шли новости. Ведущий был собран и приветлив. На его лице присутствовал лёгкий намёк на обеспокоенность происходящим при полном отсутствии паники. В конце концов, он профессионал с десятилетним стажем, и не такое случалось комментировать.

– Мы прерываем наше вещание в связи с только что полученной информацией о возникновении ряда новых очагов природных пожаров в Московской и Владимирской областях…

Звук пропал, по экрану пошли помехи, точь-в-точь как в том старом советском телевизоре на загаженной кухне. Сквозь помехи с трудом, но всё-таки можно было разглядеть кадры пожираемого огнем леса, мчащихся пожарных машин и спасателей, которые безнадёжно пытались остановить бегущие по земле всполохи жалкими ручными насосами-поливайками.

+++

Виолетта Никифоровна, кряхтя, подняла зонтик, раскрыла – так его растак, какой неудобный крючок, даже палец прищемила. Мужик был стабильно мрачен. Но дышал тяжеловато. Со лба горохом сыпались мутные капли, попадали в глаза, заставляли щуриться и недовольно моргать – щиплет, больно, противно, невыносимо, ходу отсюда… Виолетта Никифоровна, наконец, вроде бы вернулась из пионэрского морока в повседневность.

– Вам не жарко? – спросила она у Мужика.

– А?

– Не жарко, говорю? – громче повторила Виолетта Никифоровна. – Погода-то этим летом просто ужас, правда? Что творится, боже милостивый…

Мужик вытер лоб рукавом пальто и посмотрел на Виолетту Никифоровну, даже не пытаясь замаскировать отвращение чем-нибудь вроде сочувствия, но она уже отвернулась от него, запричитала, обращаясь к кому-то в пространстве, хотя пространство в данный момент было скупо на кого-то.

– …Что творится! Второй месяц ведь без единой дождинки, всё горит, всё горит. По телевизору вон страсти какие показывают, стояла деревня – пшик, и нету за двадцать минут. Только печки обугленные на пепелище, трубы чёрные торчат, как будто война, честное слово. И Муся моя всё норовит дома на ковёр свои дела…

Мужик всё-таки не выдержал и перебил: