Артур Вадалеев - Мухи с одной помойки

Чувина отталкивающе улыбнулась.

– Вот что ты вчера делал? – спросил Гордеев.

– Дома был, с семьей.

– А точнее?

– Да хрен знает. Телек смотрели, всякая мелочевка по дому, дети время от времени бесили. Ничего особенного, обычный выходной.

– И у меня также, все в общих чертах и шаблонно. И так каждый день. Работу почему-то хорошо помню, а остальное не очень.

– Ну и что? – спросил Песуков. – Жизнь она такая. Хорошо еще, что я в разводе. Лично я вчера ездил в автосервис – замерз, как бездомная псина. По необходимости ездил! Зажигание забарахлило. Это к вопросу о шаблонности.

– Это не кажется существенным, – философски заметил Гордеев. – Ну, не знаю. Что-то здесь не то. Эти все работники, которые толпами ходят туда-сюда по коридорам, как статисты какие-то, шум только создают. Здрасьте, до свидания, как дела, нормально, хи-хи, ха-ха. Смотрели «Шоу Трумена»?

– Ой, давай только не будем опять вот это вот все, ладно? – требовательно попросил Песуков.

Чувина допила компот, быстро и украдкой прополоскала зубы, затем глотнула.

– Вы, Степан Валерьевич, случайно не ударились в буддизм? – спросила она. – Мир этот майя, иллюзия. Плюньте вы на эту запись. Это возмутительно, но бред больного человека. Какой-то идиотский розыгрыш. Не думала, что вы настолько податливый.

– Я не податливый. Но ведь это реально из ряда вон выходящее, а не какое-то зажигание!

– По барабану. – Разбегаев подавил икоту. – Я уже начал забывать об этом, а ты зачем-то напомнил.

После обеда в курилку, где уже развалился в кресле Живолгин, перешли двое. Почти всю сигарету курили молча. Живолгин иногда косо посматривал на коллег, Песуков тренировался запускать дымные кольца, а Разбегаев с кем-то переписывался в смартфоне. Сидеть в кресле и на мягком диване было очень удобно, да и журнальчики всегда можно полистать, поэтому быстро уходить из курилки никогда не хотелось. Наконец, не прикрывая рта, Живолгин болезненно откашлялся и спросил:

– Все согласны, что директор мудак?

– Гордеев твой любимый тоже поплыл, – ответил Песуков.

– Что этот придурок выкинул?

– После записи усомнился в реальности происходящего.

Живолгин едва не выматерился, закурил снова.

– Вот куда ему такая должность? Идиот, – сказал он. – Но черт-то с ним. Я о том, мог ли Овалов сам все это подстроить?

Песуков пожал плечами.

– Зачем? Он что, настолько в обиде на нас? На тебя может да.

– Он сам сколько раз меня поставлял! Сделает подлянку и молчит или на других сваливает. Худая падла. Кому это может понравиться? Ты же сам рассказывал, что-то было у вас там не раз.

– Ну да, чего уж там. – Песуков почесал подборок. – Из-за условий труда. Я тогда чуть до суда не дошел, ух и злой же я был. Да у всех есть претензии.

– Сидорыч, а у тебя были проблемы с директором? – спросил Живолгин. – Кончай ты в свой телефон тыкаться.

Разбегаев, наконец, оторвался от переписки.

– А как же. Но не такие, чтобы очень.

– Не думаю, что Овалов это подстроил, кишка тонка, – заключил Песуков. – То, что розыгрыш этот ублюдский принял за правду – идиот и мудак. Тут даже не о чем говорить.

– Абсолютно, – зевнув, подтвердил Разбегаев. – Я вздремну немного.

Немного вздремнули и остальные. Вытянули ноги и сладко опрокинули головы: кто набок, кто на грудь.

Минут через сорок Живолгин проснулся от собственного храпа и разбудил им других. Все закурили и молчали до самого фильтра, приходя в себя ото сна.

– Кофе бы выпить, – потягиваясь, нарушил тишину Разбегаев.

– А у кого еще какие претензии к Овалову? – спросил Живолгин Песукова.

– Костлявая вечно недовольная выходит из его кабинета, – не задумываясь, ответил тот. – Зубастая часто критикует его приказы и распоряжения. Старая не перестает жаловаться на что-то. Жирная все время грозит уволиться…ну, и так далее.

Разбегаев кивнул.

– Он и правда самодур, все правильно про него сказали. Я б еще добавил – семь пятниц на неделе.

Живолгин снова закурил и, не гася пламя зажигалки, дал прикурить коллегам.

– Я вот одного не понимаю, он мне новый автобус специально зажал? – спросил он. – За то, что я правду матку режу?

Песуков достал из кармана брюк колоду карт.

– Как насчет в дурачка? По-быстрому.

Никто не отказался. Перекинулись девять раз. У Живолгина то и дело глаза наливались тяжестью, если карта к нему не шла, Песуков яростно покрывал, когда дело доходило до козырей, а Разбегаев дважды смухлевал. Все проиграли поровну и решили, что будет справедливым так закончить партию.

– Ого, – закуривая, удивился Разбегаев, глядя на смартфон. – Четыре уже.

– Оооо, – протянул Песуков, – время осталось только чаю попить. Все, еще одну, и все.

Живолгин с надрывом откашлялся, отхаркнул макроту в закопченную консервную банку с окурками и достал сигарету.

– Почти полпачки скурил, – чиркая зажигалкой, сказал он. – Пора двигать к своей развалине. На первой передаче.

Как только настенные часы показали шестнадцать тридцать, Овалов окончательно решил, что не придет и Клумбина. Еще полчаса назад с чего-то вдруг появилось смутное чувство беспокойства, вызванное, вероятно, тем, что Гордеев никогда не опаздывал. Он всегда приходил заранее, чтобы быстрее решить все вопросы и затем поскорее уйти, а теперь не пришел совсем. Также как и Клумбина.

«Может оно и к лучшему, – сонно подумал директор. – Не буду им звонить».

Ожидание его разморило и расслабило настолько, что, кроме как еще выпить, ничего не хотелось. Остановиться в середине дня на первой стопке так и не удалось – стресс сразу не сдался. Утренняя нервозность дрогнула только после второй, а отступила лишь вслед за третьей. Естественно, стало не до работы, хотя поначалу для кое-каких незначительных дел внимание все-таки сконцентрировалось. За четвертой и пятой стопкой директор чередовал тетрис с просмотром новостей, шестую же решил отложить на потом. С минуты на минуту уйдет секретарша, и, учитывая весь это тревожный день, джин можно будет допить – осталось-то меньше полбутылки.

«А то накручиваю себя, накручиваю, – меланхолично подумал директор, нежно глядя на нижний ящик. – Если что, на ночь завалюсь в процедурной».

Все утро директор изнывал от похмелья. Как и предполагал, очнулся он на жесткой кушетке в процедурной, не раздетым, накрывшись пиджаком. Голова болела так, что первые минуты после пробуждения иногда темнело в глазах. Тошнило от спертого воздуха, густо перемешанного с перегаром и резким медицинским запахом. К счастью, в шкафчике нашелся парацетамол. Овалов сунул его в карман, перед зеркалом заправился, отряхнулся и помятым гордо вышел из процедурной.

В кабинете оказалось ужасно холодно. Директор вспомнил, что вчера перед уходом он распахнул окно, чтобы проветрить от сигаретного дыма и подышать свежим воздухом, но почему-то забыл закрыть. Кабинет сковал такой же лютый двадцатипятиградусный мороз, как и на улице, только без ветра; хорошо еще батареи чудом не полопались. Вдобавок, на столе остался жуткий свинарник: судя по количеству пустых бутылок, стопок, одноразовых тарелок, объедков и окурков в пепельнице, вечером приходили гости. Отсюда хотелось бежать, но куда? В процедурной тошнит, в коридоре на посту уже проснулся ночной охранник, а в приемную в любой момент может прийти секретарша. В недоумении от того, кто здесь мог быть, директор выпил две таблетки, включил чайник, наспех смахнул весь мусор в магазинные пакеты, и потом, согреваясь, долго пил горячий чай, медленно приходя в себя.