Анна Сороковикова - Малявка. Часть 2. Дорога домой

«А откуда вы про мой гнев знаете»? – не удержался я.

«Запомни, тело наш самый честный и лучший друг, так задумано Богом. Через болезни, травмы нам дают знать, что мы что-то делаем не так. Ты сказал « повёлся на слабо, теперь свет на моём пути еле горит»… Хорошо, что понимаешь. Забудь эго. Ты можешь, конечно, сам. Но Божественный замысел намного круче, благостнее, интереснее и волшебнее, чем можно вообразить. Единственно верно, воплощать его надо самому. Проси помощи всё время у Бога и руководства» – вот такой был его совет.

Операция аппендикса прошла успешно. На поправку я шёл быстро.

Ребята были поражены откровенным признанием и молчали. Какой-то внутренний туман рассеивался. И после источника тоже было хорошо и легко.

– Брат! Ты это, прости, – сказал Пётр примирительно. – Про вражину понял, учту.

– А вы простите, что нарушил ваше молчание, больше такого не будет, будем принимать источник молча.

…Утром и вечером купание в источниках вокруг монастыря и набирали для питья водицы. В обед источник Серафима Саровского с соседом. Уставая от поклонов, ходили в молчании ума (на Канавке как то всё часто отключалось), или сердечном разговоре с Богородицей, чувствуя в этом утешение и несказанную радость. Делились с Пречистой мыслями, горестями, каялись, спрашивали совета, благодарили. И это было как-то волшебно, естественно. Всё время выходили на поверхность какие-то вопросы. Ответы приходили из сердца. И что-то худое уходило, освобождая место для светлого и благостного, рождавшегося в сердце. Каждый проживал это сокровенное время в своём режиме. Каждый в монастыре был предоставлен сам себе, только источники посещали вместе. День их заканчивался Крестным ходом по Канавке с монахинями. Приходя домой, слушали запись собрания в наушниках, иногда вместе. Супруги за это время очень мало разговаривали словами, больше сердцем, прикосновением рук, объятиями и благодарными взглядами.

Теперь они едут домой. Новому знакомому по пути их доставить, доброе дело. Каждый чувствует, что груз утраты и вины ушёл, пришло прощение себя. И пришло понимание, что обидчиков сына пусть Божий суд судит. Обновление, перемена. На заднем сидении Марина держала Петра под руку, прильнув к его плечу, глядя вперёд на дорогу, чему-то улыбалась. Муж старался не дышать, и не шевелиться, чтоб не спугнуть эту чудное состояние в своей любимой. Глаза её светились радостью, как и прежде, речь стала опять лёгкой, звонкой, как в юности. Каждый понимал и чувствовал, что началась новая жизнь и, в сердечных чаяниях просил Богородицу направить её в правильное, Божественное русло. …Мысли женщины текли неспешно, как полноводная река в самом широком месте. Благодарность изливалась из её сердца и заполняла всё вокруг: «Боже мой! Матушка Мария, родная! Благодарю тебя за Любовь, помощь, исцеление душевной боли, чувства вины. За наставления. Какая волшебная Канавка. Я всю свою жизнь на ней прошагала заново. Получила ответы на все-все вопросы, которые с детства, юности и по жизни оставались безответными. Дорогие папа и мама, сколько хлопот я вам доставила в детстве своим непослушанием, простите. А эта беременность в последний год учёбы в училище в восемнадцать лет… Папка! Какой ты молодец, что принял решение не помогать нам с Петром, и маме не разрешал. Вот тогда то, нам пришлось взять ответственность за себя и дочку, стать взрослыми. Благодарю вас. Счастлива, что пришло осознание, обида ушла, осталась благодарность. И вас благодарю, за солидарность с моими стариками, дорогие свёкры. Поняла, хоть вас всех и нет уже с нами, вы всё слышите на небе. Теперь эти годы вспоминаются, как самые счастливые». Ещё приходили воспоминания детских, школьных обид, юности, и кого сама обижала, и вся эта шелуха волшебным образом превращалась в покаяние, прощение и благодарность. Всё виделось другими глазами, как бы со стороны и в другом времени. Вспомнила Марина, как тонула в деревне, будучи в гостях у деда. При последнем выныривании увидела, что на пригорке остановилась чёрная, блестящая машина, из неё выскочили двое, парень, на ходу снимающий одежду, и девушка, сбросившая обувь в траву, прыгнувшая в воду прямо в платье. Вытащили и её, и Петра, который, не умея плавать, бросился Марину спасать. Они оказались сыном и мамой, приехавшими за главой семьи, фронтовиком, гостившим три дня в деревне у Егора, деда Марины. Тот в войну подростком, спас этому военному жизнь, спрятав раненого офицера в заброшенной сторожке в подполе. Гость, потерявший первую жену в войну, теперь имел большой чин, вторая жена была на 25 лет моложе его. Поэтому их сын, был всего года на три старше Марины и Петра. Муж и сын женщину так нежно с любовью и по-детски шутливо называли, только Марина никак не могла вспомнить. Гости то и подсказали приглядеться к Петру, хороший малый раз, не умея плавать, бросился её спасать. К Марине пришло осознание, что и теперь они тонули с Петром, только не физически, а в суете, погоне за престижной жизнью, в своей потере, в своей ошибке, прервав жизнь идущего к ним ребёнка. Опять на помощь пришёл дед, Иван Сергеевич, отстоявший их, юнцов, тогда, когда отвернулись родители и их хотели отчислить из училища, из-за беременности Марины на последнем курсе. Он выбил для них комнату в общежитии транспортников. Привёз Марине швейную машину, коляску. Помогал деньгами. Теперь он открыл для них главное, – Божественный мир. …А Комитет солдатских матерей!? Первое время всё её преследовал, давил, чтоб она подала жалобу, чтоб возбудили уголовное дело и начали расследование. Марина отказывалась. На Канавке поняла, где-то в глубине души ей чувствовалось, что после того, как она сама прервала жизнь, не имела морального права затевать это расследование. Бог разберётся. Покаяние за аборты в роду и плохое отношение к детям в прошлом, прошло осознано и спокойно. Про аборт, чтобы пожить для себя, она стала говорить с Богородицей где-то на шестой день. До этого очищалась вся её жизнь с детства. Марина поняла, что благодарна страданиям, значит, Душа ещё жива. Но в уме крутилось, что жестоко, гибелью старшего сына, наказал их Бог за аборт, и она просила помочь ей со смирением принять это. Уставшая от ходьбы и груза этих тяжёлых мыслей, забирающих из неё все силы, присела на лавочку. Было тихо, пели птицы, народа было очень мало. К ней подсела старушка, взгляд её был сострадательный и нежный. Она пару раз вздохнула, а потом заговорила:

– Прости меня, дочка. Слово хочу сказать важное, можно? – она волновалась и не знала, куда спрятать старческие, морщинистые, загорелые руки, выдававшие её состояние.

– Скажите, матушка, – Марина услышала здесь такое обращение.

– Ты не серчаешь, нет, с кротость всё стараешься принять, – затеребила кончики платка – вот только заблуждаешься…