Егор Букин - Надежда и отчаяние

Я очнулся, когда понял, что скурено уже больше половины сигареты. Вынимаю ее изо рта и смотрю на тлеющий огонек умирающего табачного изделия, затем тушу его. С трудом поднявшись, не чувствуя от холода рук, я иду обратно в свою квартирку. Там я взглянул на часы; полночь. Спать осталось примерно часов шесть, быть может и пять. Потому, скинув все лишнее, я рухнул в кровать.

Через полчаса я стал ощущать приход долгожданного сна. Мысли все более путаются, сознание куда-то проваливается.

Этой ночью мне снился сон. Сон об одном из лучших моих друзей. Как правило, таких людей бывает всего лишь два-три человека в жизни каждого.

Мы общались с Димой еще с самого раннего детства по причине знакомства наших матерей. Само собой разумеется, что в те годы мы не осознавали в полной мере того, что дружим. Скорее это было вынужденное знакомство. Тем не менее мы нормально общались и практически не конфликтовали, играли и бегали по коридорам наших квартирок вместе. По-настоящему мы сошлись в школе, оказавшись по велению судьбы в одном классе. В младших классах это все те же игры, совместное выполнение или списывание каких-нибудь уроков. В старших – сближение настоящее, идеологическое. Дима не только сходился со мной во многих вопросах, но и словно являлся моим собственным отражением. В те времена я испытывал сильнейшую грусть и печаль, но вместе с тем как ни странно и надежду. Вместе с тем и понимание что я не одинок в своих чувствах.

Однажды ночью, когда мы с ним курили на улице, он сказал мне с невеселой усмешкой: «Забавно. Мама говорила мне, что я могу стать кем угодно, но я стал ничтожеством». Через год, прямо в Димкин день рождения, скончался его отец. «День рождения – очень грустный праздник, Максим», – сказал он мне через пару месяцев. Мать его, женщина скромная и добрая, начала неистово пить и умерла через год от удара. Я поддерживал друга как мог, но с каждым днем с ужасом осознавал, что он перегорает. Повалились болезни, бедность, перебор с успокоительным. «Знаешь, Макс, когда я думаю о том, что будет завтра, я ничего не могу представить. Я вовсе ничего не вижу, – говорил он. – Я потерял цели в жизни. Надеюсь, у тебя с этим дела обстоят лучше», – он горько улыбнулся. У меня была всего одна цель: не дать ему умереть. Я очень боялся за его жизнь. Он был единственным человеком, который понимал меня. Очень грустно, когда есть человек, которому во сто крат хуже, чем тебе. Особенно, если этот человек твой близкий.

Но вот ему стало лучше, он буквально начал расцветать, а вместе с ним начал радоваться и я. Красивая одежда, вкусный парфюм, прическа, улыбка, бросил курить – он буквально превратился в другого человека. Но вот уже другая картина: он сидит в старом тканевом кресле напротив меня, глаза его уткнулись в пол. Боже, сколько же тоски в этом взгляде, сколько невидимых слез! Я никогда его не забуду.

– Я ее люблю, как безумный, все время о ней только и думаю, – говорит он печальным голосом.

– Так признайся же ей!

Он поднял свой взгляд на меня. И до того мне стало не по себе от вида друга, что я попытался даже спрятать глаза.

– Она знает… Но она любит другого… Я лишь всякий раз сгораю огнем, когда каждый день стою до ночи у ее дома и вижу, как она обнимается со своим… парнем.

У меня по телу шла дрожь, а в горле стоял ком. Ужасно, когда не понимаешь, что делать, когда не понимаешь, как утешить своего друга. В любом случае что не скажи – все будет бессмысленно в таком состоянии. Слова, слова, о Боже, насколько же они бессмысленны и никчемны, когда дело доходит до такого! Как же я их ненавижу за то, что они не способны выразить всю поддержку и все волнение, от которого разрывается сердце.

После этого дня он вновь начал увядать.

И вдруг в свой девятнадцатый день рождения он устроил настоящий праздник. Пригласил кучу знакомых, много говорил, улыбался, не жалел последних копеек. Я ощутил наконец радость, думал, что все обошлось… но нет.

Я стою в темной комнате, ошарашенно смотря на труп, медленно покачивающийся на веревке. Слезы жгут глаза, в горле комом теснится крик, но тут уж кричи, не кричи, – все одно. Я стою у могилки рядом с деревом и смотрю на крест. Друг… Наверное, я умер здесь, но неизвестно, когда попаду в могилу. Может быть, сейчас? Я перекатываю в ладони несколько таблеток разом. Я знаю, к чему это может привести, но мне уже наплевать.

Моя рука устремляется в карман пальто, достает оттуда пистолет, взводит курок. Приставляю дуло к виску. Все вокруг расплывается, точно я медленно-медленно теряю сознание и зрение. Вокруг, на фоне адского, неописуемого пейзажа проносятся сотни образов, до ужаса искаженных, и все они тыкают в меня пальцем; одни смеются надо мной, другие же порицают, бранят и обвиняют , и все это сливается в дьявольскую какофонию, гул из сотен или даже тысяч голосов. На меня напал животный страх, настолько сильный, что я не мог сдвинуться с места. Мне становится дурно, голова идет кругом, ноги подкашиваются, по всему телу разливается жар. Я делаю шаг, но вдруг начинаю падать навзничь. Но всего через мгновение я понял, что падаю вовсе не на землю. Весь мир вдруг стал беспросветно-черной бездонной пропастью, и лишь на самом-самом верху еще горел свет, до которого у меня вряд ли уже получится добраться. Холод, страх, тьма и отчаяние. Больше нет ничего. Я все падаю и падаю. Все глубже и глубже… А где-то там, на самом дне этой пропасти, находятся недели в психиатрической больнице с ее таблетками и препаратами, с ее постоянными допросами и тестами…

Но вот сон обрывается. Я просыпаюсь в холодном поту с пересохшим горлом. Часы, лежащие подле кровати, показывали шесть утра. Уснуть я уже не мог; хотелось в туалет, но вставать с кровати нет. Я лежал и смотрел в темный потолок, на котором периодическими всполохами проносился свет фар от редких машин. Потянулся за сигаретами. Пачка лежала на столе возле дивана, прямо у меня за головой. Это был вполне удобный столик, где умещались и сигареты, и книги, и еще множество всякой мелочи. Полусидя я закурил, стряхивая пепел в стакан, стоявший на том же самом столе. Это был черный стакан с лицом уставшего от жизни мужчины с сигаретой во рту; над ним крупными белыми буквами начертано: «OK DOOMER». Как-то раз Ваня решил посмеяться надо мной в мой же день рождения и подарил эту кружку. Иронично, наверное.

Сейчас у меня было не то состояние, когда хочется подольше понежиться в кровати, в тепле, нет. Это то состояние, когда задумался о чем-то, даже не зная, о чем, и не можешь пошевелиться, будучи полностью поглощенным этим раздумьем. Все-таки сознание мое есть моя проблема, так как с ним я несчастлив. Проще всего жить двум существам: тем людям, которые не отличаются глубоким сознанием, и животным, у которых этого сознания вообще нет. Мне кажется, что такие люди охотно принимают жизнь и живут все свои семьдесят-восемьдесят лет, в то время как люди действительно мыслящие рано начинают понимать все убожество, странность и неправильность этого мира, отчего далеко не всегда соглашаются жить в нем. А если и соглашаются, то начинают принимать что-нибудь, чтобы его приукрасить… Я не могу принять этот мир, я уже практически ненавижу его, но в то же время я не могу покончить с собой. Я стараюсь надеяться на лучшее, но в то же время я понимаю, что мои надежды неискренни, они строятся на «авось повезет», а значит, их фактически нет (хотя, впрочем, может именно это и называется надеждой?..) Я лишь тешу себя мыслями об их существовании, чтобы черное отчаяние не сожрало меня полностью, чтобы было хоть чуточку проще жить. Я пытаюсь внушить себе, что надеюсь на что-то, но внушение это на самом деле не работает. Наверное…