Марина Сычева - Солнце в силках

Табата подошел к наставнику, замер в ожидании рядом. Тураах, явно лишняя здесь, все никак не могла двинуться с места. Ей было досадно, что она так ничего и не сказала Табате, и любопытно, что происходит. Не гонят, значит, можно и послушать. Вдруг удастся поговорить с Табатой после.

– А Рыжуха теперь, после алгыса Джёсёгей тойону-то, на целый чорон больше молока дает. Сладкого! Кумыс из него… Да что я рассказываю! – старейшина Болторхой махнул, и в его руках тут же образовался поданный одним из внуков чорон, полный желтоватого напитка. Почтительно кивнув ойууну, старейшина протянул ему трехногую чашу, опоясанную тремя ярусами резьбы, – наверняка, не самый лучший чорон из украшавших просторную юрту Болторхоя, но очень искусно сделанный. – В благодарность мудрейшему Тайаху-ойууну, да будут прозорливы твои глаза и силен голос еще долгие годы!

Старый шаман слегка поклонился в ответ, принял подарок и вежливо пригубил кумыс. Старейшина вновь махнул рукой:

– …И твоему юному ученику Табате, – уважение, с которым Болторхой обращался к Тайаху, сменилось легкой иронией. Он протянул пораженному Табате совсем небольшой чорон всего с одним поясом не слишком тонкой резьбы. Табата замешкался: жители улуса по-прежнему старались не замечать порченного шаманской болезнью мальчика, он свыкся с этим, а старейшина не только обратился к нему по имени, но и одарил.

– Бери, не робей, – рассмеялся Болторхой. Тайах-ойуун ободряюще кивнул. Осмелев, Табата бережно принял подарок.

Восторженно разглядывающий дар, пусть не богатый, но первый и потому особенно ценный, Табата вызывал у Тураах раздражение. Как соринка в глазу.

Нечестно, это нечестно! Ему, всего лишь присутствовавшему при алгысе ойууна, почет и уважение. Удаганке, одолевшей матушку Кутаар, все то же молчаливое невнимание. Никто, ни единая душа, не знает о ее победе над абаасом. И не узнает. Затаенная обида полыхнула, как сухостой весной, разгорелась в душе лесным пожаром.

Тураах развернулась в сторону дома – и напоролась на взгляд. Пристальный, снимающий кожу. От такого никакой пожар не укроешь. С противоположного конца двора за ней наблюдал дархан Чоррун. Обхватив себя руками – спрятаться, закрыться – Тураах помчалась к дому.

Чоррун досадливо покачал головой ей вслед и горько усмехнулся: Болторхой был мудр и прозорлив, не зря он считался старейшиной племени. Уважив ученика шамана, он доставил радость тому, кто вскоре станет ойууном озерного улуса. Табата этого не забудет. Только Тураах не забудет тоже.

Тураах хлопает дверью, замечает занятую шитьем мать и медленно выдыхает. Злость рвется наружу, но выпускать ее нельзя. Мама ни при чем.

Нужно отвлечься. Может, работа поможет? Тураах хватается за неоконченную вышивку. Нитки путаются, не желают складываться в узор. Сделав несколько стежков, непривычно неаккуратных, она бросает работу и обращает взгляд на шьющую у камелька мать. Что-то не так, что-то изменилось.

Ловкие руки Нарыяны работают быстро. Кривая игла протыкает два слоя шкуры. Нить тянется с тихим шорохом, натягивается, как струна, и игла снова ныряет вниз.

– Ай! – одно неосторожное движение, и на пальце выступает красная бисеринка крови. Нарыяна аккуратно вонзает иглу в шкуры, совершенно по-детски отправляет пострадавший палец в рот.

От матери веет спокойствием, теплом и почему-то молоком. Тураах сосредотачивается, пытаясь понять, увидеть.

Золотое сияние окутывает статную фигуру Нарыяны, делает ее подобной летнему солнцу. Свет клубится, собираясь в узелок внизу живота. Пульсирующий, живой.

Словно ощутив его, мать накрывает узелок ладонью и улыбается.

«У меня будет сестра», – понимает Тураах. Почему-то хочется плакать.

– Да сияет на твоих путях белоликое солнце, да будет громок твой алгыс еще долгие годы, Тайах-ойуун! – столь длинное и вежливое приветствие порядком удивило бы молодых подмастерьев, чьи кривые лапки, по словам кузнеца, пристали скорее болотным лягушкам, а не будущим мастерам. Не слышали подобных речей от широкоплечего Чорруна и старшие подмастерья, и соседи. Казалось, мелкая россыпь изящных слов чужда кузнецу. Лишь немногие, знавшие Чорруна близко, с улыбкой вспомнили бы, что огромные руки кузнеца не только охотничье снаряжение да предметы быта создают, но и изящные украшения и звучные хомусы 26 26 Хомус – якутское название варгана, музыкальный инструмент. .

– Пусть не иссякнет сила в твоих могучих руках, дархан Чоррун, – если приход кузнеца и стал для ойууна неожиданным, то старый шаман этого не показал. – Богатого угощения предложить не могу, но тепло моего камелька и травяной отвар с тобой разделю. Уж прости, кузнец, чем богаты…

Чоррун тяжело опустился на орон напротив Тайаха и глотнул из предложенной чаши – не той, что одарил его Болторхой утром, простой, без резьбы. Кузнец пожевал губами и произнес:

– Ты, почтенный ойуун, приехал недавно, живешь особняком, я же знаю этих детей с рождения. Табата и Тураах всегда стояли на одной половице: вместе играли, вместе собирали ягоды. Если шалили, то и получали равную долю затрещин. Ты взял мальчика в ученики, а девочка бродит неприкаянная. Одиночество и зависть – гремучая смесь.

Шаман прикрыл глаза и склонил голову, показывая, что слушает. Чоррун продолжил:

– Сила ведет к соперничеству. Я наблюдал подобное среди юных подмастерьев. Здоровая жажда помериться умениями приводит к росту мастерства, но неравенство сил и зависть могут превратить дружбу в ненависть. Нужны ли нам два неопытных и враждующих шамана?

– Приемыш Ворона не в моей власти, – глаза Тайаха сверкнули желтизной.

– Девочка юна и блуждает в потемках, – возразил кузнец. – Это опасно не только для нее, но и для окружающих.

– Пути удаганки Тураах меня не касаются, о ней позаботится Великий Ворон, – жестко повторил шаман. Он подался вперед, и металлические накладки на его кафтане предостерегающие звякнули. Чоррун не боялся ойууна: кузнецы тоже обладают особого рода силой, – но и ссориться не собирался. Он досадливо хлопнул кулаком по колену:

– Это еще не все. Тураах угодила в силки мамаши Кутаар. Почти угодила – я успел за шкирку вытащить ее из норы старухи. Блуждание в Нижнем мире на ощупь… Кто знает, какое зло за ней увяжется? – шаман вцепился взглядом в лицо Чорруна, зрачки Тайаха сузились, став вертикальными. Кузнец приметил это, насторожился. – Через несколько ночей мы снова спустились к Железному лесу – нора Кутаар пустовала, только черное перо лежало на земле. Воронье перо.

– Это поражает, – холодный тон ойууна противоречил блеску глаз. – Что ты предлагаешь, кузнец?

– Тураах стремительно набирает силу, но ей нужен наставник. И поддержка, – гнул свое Чоррун.