Александр Звягинцев - И воздастся вам…

От мыслей о прошлом его отвлек стук в дверь. Ребров открыл, увидел Гаврика.

– Входи.

Гаврик зашел в номер, нервно огляделся.

– Что у тебя с лицом, Гаврюха? – удивился Ребров. – Что-то случилось?

– Кое-что, – хохотнул Гаврик.

Он походил по комнате и вдруг выпалил:

– Я совершил должностное преступление.

– Ты?

– Вот.

Гаврик достал из кармана галифе конверт и протянул Реброву.

– Что это?

– Письмо руководству советской делегации.

– Ну, я в нем не числюсь. Зачем ты принес его мне?

– Хочу, чтобы ты его прочитал. Не бойся, оно уже вскрыто… Да читай же наконец! – взорвался Гаврик.

– Хорошо, – успокаивающе сказал Ребров. – А ты воды, что ли, пока выпей…

Пока Гарик наливал себе воды, Ребров быстро пробежал глазами послание. «Доводим до сведения командования Советской делегации, что ее сотрудник Д. Ребров вступил в тесные контакты с переводчицей французской делегации… Их отношения таковы, что возможна утечка любой, даже самой важной информации…» Подписи не было.

Ребров сложил бумагу, вложил обратно в конверт.

– Откуда оно у тебя?

– Письмо принес американский курьер вместе с пакетами стенограмм допросов, – объяснил Гаврик. – Швырнул, как обычно, на стол. Расписку не брал. Так как письмо необычное, я вскрыл его как дежурный офицер… Больше его никто не видел! Я сразу после дежурства к тебе.

– Спасибо, Гаврюха, – вздохнул Ребров. – Но ты можешь попасться… Если узнают. А особенно если пронюхает наш друг Косачев.

– Я тебе говорю – никто не видел. Никто о нем ничего не знает. Курьеру, сам понимаешь, это до лампочки… Так что письмо мы можем просто уничтожить. Но!.. Ты же понимаешь, что о ваших отношениях с Куракиной говорят уже все. Счастье, что Косачев еще не знает.

– Знает.

– Знает?.. Тогда странно, что ты еще здесь!

– Просто есть обстоятельства… В общем, Филин сказал ему, что я встречаюсь с Куракиной по служебной надобности.

– И ты думаешь, он поверил?

– Думаю, не до конца. Во всяком случае, я чувствую, что его люди за мной присматривают.

– Еще бы!

– Но дело не во мне. За себя я не боюсь.

– Я понимаю. Если такое письмо поступит во французскую делегацию, бедной княжне не поздоровится.

– Да в том-то и дело, Гаврюха! У меня прикрытие, а у нее ничего!

– Какая же падла это строчит? – выругался от избытка чувств интеллигентный Гаврик. – Знаешь, судя по всему, это писал не наш человек…

– Ну, сия тайна невелика есть, – усмехнулся Ребров. – Действительно, не наш. Но такого я от него не ожидал!

– Ты уверен, что знаешь его?

– На девяносто девять процентов… Но все равно нужно проверить.

– Что делать будешь?

– А у тебя есть совет?

– Ты его все равно не послушаешь, – махнул рукой Гаврик. – Но заткнуть этот фонтан надо. Если нужна моя помощь… По-моему, она очень хороший человек.

– Кто? – рассеянно спросил задумавшийся Ребров.

– Ее светлость княжна Куракина, вот кто!

Ребров удивленно посмотрел на Гаврика.

– Слушай, Гаврюшка, а ты часом не влюбился, а?

Гаврик вдруг залился краской и отчаянно замотал головой.

– Дурак ты, Ребров. И язык у тебя без костей! Мелешь ерунду!

Постскриптум

Оперативники ГУКР Смерш, работавшие в Нюрнберге, обратились в Москву с просьбой о выдаче им заграничных паспортов, так как в связи с большим наплывом иностранцев американцы ужесточили режим пребывания, осуществили ряд полицейских мер. Одновременно они усилили разведывательную и контрразведывательную работу среди советской делегации. Отсутствие загранпаспортов затрудняло передвижение по городу и решение оперативных вопросов.

Барона Розена он дожидался в коридоре, ведущем в отсек французской делегации. Розен шел, опустив голову, словно не видя ничего вокруг. Ребров догнал его и крепко взял за руку. Розен, вздрогнув, обернулся и уставился, ничего не говоря, на Реброва расширившимися безумными зрачками.

– Господин барон, нам надо поговорить, – голосом, не терпящим возражений, сказал Ребров.

– Позвольте! – попытался вырвать руку барон. – Какого черта! Мне не о чем разговаривать с вами, господин чекист!

– Это в ваших интересах, господин барон. Иначе…

– Не стоит меня запугивать!

Бешеным усилием Розен наконец освободил руку.

– Не трудитесь! Я вас не боюсь. Мы не в подвалах Лубянки, где вам все позволено!

– Я жду вас через четверть часа у фонтана на площади, – спокойно сказал Ребров. – Учтите, речь идет о вашей чести… Ровно через четверть часа.

Нудный дождь то переходил в снег, то вдруг неожиданно прекращался. Ребров стоял у фонтана, засунув руки в карманы, и тяжело смотрел на скульптуру нагой женщины, в виде которой был сделан фонтан. Каким-то чудом она осталась цела, и ее нагота была особо несуразна среди развалин.

Он даже не услышал, как подошел Розен. Барон останавливается в шаге от Реброва и смотрит на него, выставив вперед подбородок. Похоже, он был готов ко всему.

– Зачем вы пошли на эту подлость? – холодно спросил Ребров.

– Во-первых, я не понимаю, о чем вы говорите, – высокомерно сказал барон. Но голос его дрогнул. – Во-вторых, в отношении таких людей, как вы, понятие подлость неуместно и неприменимо.

– Ну да, я же кровавый чекист…

– Вот именно. Это ваши предшественники объявили моих родителей вредными насекомыми, которых можно уничтожать любым способом. Любым. И уничтожили.

– Послушайте, барон, по этому вопросу мы с вами уже объяснялись. Но я готов напомнить вам еще раз, что во время революции мы с вами еще и не родились…

– Это ничего не меняет, – сцепил зубы Розен.

– Хорошо, – кивнул Ребров. – Со мной все понятно. В отношении меня вам дозволено все, любые действия, любые мысли. Но Ирина… Ведь вы же любите ее. И идете на подлость, способную погубить ее…

– Не смейте касаться моих чувств в отношении княжны Куракиной! Слышите – не смейте!

Ребров вдруг почувствовал жалось к Розену. Он действительно любит Ирину, давно и отчаянно, и ничего не может с собой поделать… Но ведь вовсе не Ребров виноват в том, что Ирине нечем ответить на его чувства – просто так сложились жизнь и судьба…

– Я пытаюсь спасти ее, – вдруг сорвался Розен. – Хотя это уже бесполезно. Вы уже погубили ее… Ваше исчезновение – единственное, что может хоть как-то спасти ее. Вот почему мне надо, чтобы вы исчезли. В Сибирь вас отправят или Магадан – мне все равно. У меня нет по отношению к вам ни обязательств, ни жалости. Вы испоганили ее жизнь, и единственное, что мне остается – уничтожить вас. Любой ценой… И я не успокоюсь. Слышите, не успокоюсь!

Ребров смотрел на его исказившееся злобой лицо и думал, что этот человек не оставляет ему выбора. Ему можно посочувствовать, его можно понять, но его надо остановить.