Мила Суркова - Тени забытого сада

– Как у тебя получается столько всего сразу делать? – удивляюсь я.

– Приходится. Нужно быть быстрой, иначе ничего не успеешь.

– Тяжело, – вздыхаю я, глядя на ее длинные красивые пальцы – ей бы на рояле играть.

– Да, – отвечает Таня. – А что делать? Доля женская такая.

Через некоторое время гостьи ушли. Аже прилегла на высокую подушку и задремала.

– Ты не обижайся, что она неласково тебя встретила. Аже строгая, чувств не показывает. Потом… ты сама понимаешь, жена отца будет недовольна, что она тебя принимала, хотя ты ни в чем не виновата.

Но я чувствую себя виноватой, словно занимаю чужое место. Если бы не Таня с ее добрым сердцем, то я пожалела бы, что приехала. Мои печальные мысли прервал звук остановившейся возле дома машины. Со скрипом распахнулись ворота, она въехала во двор.

– Приехали. Идем встречать, – зовет Таня.

Возле папы мужчина – догадываюсь, что это его младший брат, муж Тани. Бросаюсь к папе. Он обнимает меня, знакомит с братом: «Это Нурлан-ага». У моего ага густые волнистые волосы, словно шапка на голове, и большие добрые глаза, как у оленя. Он ласково прижимает меня к себе, чувствую тепло. Папа идет к аже. Она что-то воркует, похлопывает его по спине. Может быть, она и меня когда-нибудь полюбит?

На ужин Таня готовит бешбармак.

– Это главное блюдо. Его обязательно надо подавать гостям. Иначе неуважение и даже пренебрежение, – она говорит и ловко раскатывает тесто в тонкую большую лепешку – ровную и круглую, как солнце.

– Я никогда так не смогу, – замечаю я. – Это так трудно.

– Научишься. Но вообще-то, женская доля нелегка, – повторяет она. – У казашки особенно.

Я задумалась о том, что мало знаю о культуре казахов, их обычаях. Стыдно.

Незнакомый уклад жизни, незнакомые предметы (матрасы с орнаментом, на которых сидят во время еды, пиалы, расписные блюда), одежда аже – все это внове, но не чужое. Мне кажется, я это знала раньше, в моей другой жизни. В какой-то момент (дядя ласково посмотрел на меня, папа не отпускает мою руку, аже смотрит не так строго) я поняла: это моя семья. Вот каков зов родной крови: в ее спокойном течении, в равномерном биении сердца, в солнечном тепле в душе, в желании всех обнять и расцеловать. Он возник среди родных людей и важен как воздух.

В меня входило новое понимание себя, словно я узнала то, что было скрыто – так под слоем новой краски прячется старое изображение. Я принимала казахское начало в себе, но и мое русское живет. Как это уравновесить?

Поздно вечером папа уехал, обещал вернуться в субботу.

На следующий день мы с Таней гуляли в центре города. Весенний воздух свеж и приятен. Солнце светит ярко. Непривычно видеть казахские лица среди русских и другие, чью национальность определить не могу. Столько разных людей, но все говорят по-русски.

Этот город со старинными зданиями создает ощущение, что я перенеслась в прошлое или смотрю документальный фильм про Уральск девятнадцатого века. Я чувствую себя барышней из уездного города. И если бы не современные здания, то погружение оказалось бы полным.

Таня показала здание, на первом этаже которого уже сто лет существует аптека; здесь она работает заведующей. Заходим. Вдыхаю запах старины. Представляю вместо современных стеклянных шкафов с лекарствами солидные, из красного дерева, с маленькими выдвижными ящичками, возле которых стоит хозяин, седой добродушный аптекарь Штраус.

«Твой отец оставил деньги для тебя, ты можешь выбрать все, что хочешь», – говорит Таня, когда мы вошли в магазин женской одежды. Мне понравилось желтое пальто, но она посоветовала взять красное. «Оно тебе к лицу», – заверила она. Уговорила купить и два платья, хотя я сопротивлялась, не хотела тратить деньги отца.

Когда вернулись домой, я сложила покупки в чемодан – дядя привез его от Абдула.

В субботу папа приехал рано утром. Слышу, как он на кухне что-то говорит аже виноватым голосом, а она его, как мне показалось, ругает.

Когда выходим из дома, папа выглядит спокойным, но я догадываюсь, что у него неприятности из-за меня. Чувство вины накатывает с огромной силой, я едва сдерживаю слезы.

– Папа, извини, что я приехала. Больше никогда…

– Кызым, не думай ни о чем, – останавливает он меня. – Это проблемы взрослых. Ты не только будешь приезжать ко мне, я познакомлю тебя с детьми. Хочешь сегодня вечером их привезу?

– Папа, давай в следующий раз. – Я смущаюсь, что он подумает, будто я не желаю видеть его детей. – Я очень хочу подружиться с ними, но не сейчас.

– Ты права, – соглашается папа. Он почувствовал облегчение, а я… Вина не отпускает, холодит сердце. Я пытаюсь отогнать ее и внимательно слушаю его рассказ о первых поселениях на этом месте в тринадцатом веке, о том, что город основан казаками и сейчас здесь проживает более восьмидесяти национальностей и народностей.

– Уральск стоит на двух реках: одна часть города справа от Урала, другая – на левой стороне Чагана. Считается, что Урал разделяет Европу и Азию. Сейчас мы находимся на азиатской стороне. – Папа бросает взгляд на меня. – Что загрустила, Верочка? По маме скучаешь?

– Да, очень.

– Потерпи, через два дня будешь с ней. – Он обнимает меня. Хочется спросить, почему они расстались с мамой, но вслух говорю о другом.

Замечаю, когда говоришь правду, слова плотные, не исчезают, а живут своей жизнью: повисают в воздухе некоторое время и медленно отходят, оставляя ощущение присутствия. Если же пытаешься скрыть истинные мысли, они сухи и холодны, быстро улетают, словно стыдятся, что они неискренны.

– Хочешь зайти в музей Пушкина?

– Конечно, папа!

С восхищением смотрю на моего умного отца, когда он рассказывает о пребывании в городе Пушкина, Даля и Жуковского, цитирует «Евгения Онегина», а я подхватываю. Эту поэму я знаю наизусть.

В воскресенье я возвращалась домой. Когда мы прощались, аже крепко прижала меня к себе удивительно сильными руками, а Таня шепнула:

– Она сказала, что из всех внуков только ты на нее похожа, просто копия. Не обижайся на нее, она тебя полюбила, но ее сдержанный характер не позволяет сказать об этом.

Я уходила, аже стояла возле калитки, смотрела мне вслед и глаза ее слезились от яркого солнца.

Перед майскими праздниками я отрезала косы и, увидев себя в зеркале, осознала, что это первое изменение в череде предстоящих. И дело не во внешности, а в будущих событиях. Среди черных прядей стала отчетливо видна широкая светло-русая – бабушка называет ее счастливой отметиной. Ее легко было прятать в косе, теперь она получила свободу и светится как лунная дорожка на реке.

Где сейчас моя счастливая отметина? Волосы цвета грусти появились рано и постепенно вытеснили темные, нивелировав светлую прядь. Она потерялась.