Ольга Шипилова - Не есть!

– Какой урод хрестоматию изрисовал?! – шипела Белова, закусив нижнюю губу.

Меня едва не разбил паралич, оцепенение, сковавшее в одночасье, метнулось безысходными рыданиями, да так, что меня, шестнадцатилетнюю, успокаивал весь класс.

– Простите, я же не знала, что нельзя… – испуганно разводила руками Белова, – если бы я знала, то…

– Заткнись, дебилка, – шептала я, не в силах даже произносить слова в голос, так остры были удары разломленных неотесанностью Беловой сколов сердца, – да что ты вообще знаешь? Таким как ты знать не суждено!

Класс возненавидел Белову, каждый вспомнил, что и когда Рита брала украдкой и уже не возвращала в прежнем состоянии. Риту было за что нелюбить, у всякого нашлись свои причины; и пусть никто кроме меня так не тяготел к порядку, но все же увлекся смыслом структурирования. Перфекционизм бывает заразителен. Я же Белову не простила, даже не глядя на врученный в знак примирения пакетик «Мишек Гамми», которых прежде обожала. «Мишек» я взяла, а Белову вычеркнула из списка людей, терпимых мною…

Через год Рита Белова так же бессовестно и без разрешения возьмет у меня мальчика, класс объявит ей бойкот, а я уже не рассержусь: мальчик не был похож на белоснежный безупречный ластик.

Мои мысли опутает нить сверхважной идеи идеального тела.

Тело человека – не просто резервуар систем, органов и желез. Это уникальный сосуд, в котором кроется душа, чувства, разум, эмоции, посылы любить и ненавидеть, творить и разрушать. Это единственное, чем мы можем управлять даже тогда, когда всем остальным правят другие. Тело принадлежит нам неотъемлемой частью жизни, и кто как не мы владеем знанием о своем сосуде?! Однако этот сосуд должно чем-то наполнять, поскольку он весьма хрупок, если не имеет в себе содержимого. Духовность, любовь, сострадание, вера – это много, и это мало одновременно, потому как в основе жизни, сколь грубо это не звучало бы, лежит еда. И как скучна пустая ваза без цветов, сколь прекрасна она не была бы, так безнадежно уныло человеческое тело без еды. Но как отыскать, угадать ту нужную золотую середину да Винчи, чтобы едой из красоты не сотворить уродства?

Мы слишком много едим, в этом я убеждена. Едим за компанию, от скуки, из-за радости, праздности. Едим то, что красиво, вкусно, безобразно, полезно, вредно, испорчено. Едим тех, кто мычал, блеял, визжал; кого замучили, забили, застрелили, зарезали. Еда не может нести здоровую красоту телу, если она есть страдание и смерть. Жизнь полнится жизнью.

В этом была уверена и Евдоксия Данактовна, наш бессменный, всегда энергичный телесно и отстраненный от мира людей духовно, директор лучшей в городе школы. Она учила старшеклассников самому важному, к сожалению, уроки эти понимали немногие, большинство же либо отмахивалось, либо открыто насмехалось. Например, Евдоксия Данактовна доказывала себе и клялась в этом другим, что Вселенная ко всему чувствительна, поддается любому посылу, направленному разумом. Если желать здоровья и счастья окружающим, то будешь счастлив и сам. Непременно нужно здороваться со взрослыми, быть учтивым, порядочным и милосердным, тогда обязательно в старости не останешься покинутым людьми.

Дети в старость не верят, потому мои одноклассники считали Данактовну человеком больным на голову, который говорит чепуху, ибо старость и вселенский бумеранг казались чем-то сверхъестественным и имели знак равенства. А ее монологи о еде заставляли класс надрываться от хохота. Евдоксия Данактовна, отменив урок литературы, усадив учителя за последнюю парту, мыслями своими опережая речь, и оттого заикаясь, долго глагольствовала о боли, о страданиях того куска мяса, который так любим многими в отбивной. Она уверяла, что мы, даже не задумываясь, размахиваем трупом на вилочке. Вся еда страдает, даже морковь и петрушка, никто не хочет быть сорванным или выдернутым из земли. Все в мире стенает и хочет жить. Посему следует минимизировать процесс получения боли. Поедание растительной пищи – это наименьшее вселенское зло, творимое человеком и доступное всему человечеству. Нужно отказаться от кровопролития, особенно избегать рыбы, по причине того, что она даже стенать не умеет. Просить прощения у всякого живого, нарушенного тобою ради существования. «Я есть жизнь, которая хочет жить, ради того, чтобы жить,» – повторяла часто Данактовна принцип благоговения перед жизнью Альберта Швейцера. Его этическое учение, сутью которого являлось выказывание почтения перед жизни как по отношению к своей воле к жизни, так и по отношению к любой другой, я запомню на всю свою мученическую жизнь. «Добро то, что служит сохранению и развитию жизни, зло есть то, что уничтожает жизнь или препятствует ей», – гласила книга «Культура и этика», рожденная в 1915 году самим Альбертом и его путешествием по африканской реке Огове. Швейцер закрепил во мне уверенное чувство вины перед всем созданным природой и потревоженным мною. Впоследствии всего на свете мне станет жаль. Что важнее: капуста, которую облюбовали белянки, или я, желающая лишить роста и капусту и гусениц белянки?

Слова же Евдоксии Данактовны упадут в плодородную почву в моем лице. Я так приму все близко к сердцу, что не смогу есть. И… начну таять. Растворяться. Вселенная, это мирное и доброе существо, обглодает меня… я позволю ей это сделать.

Вселенский бумеранг расшиб мне мозг – я уверовала в культ жизни ради жизни.

– Не печалься, – отрешенно успокаивала меня Евдоксия Данактовна, холодно поглаживая по плечу, – такие девочки как ты не должны быть грустными, запомни, в жизни все легко и просто: сначала ты ешь овощи, потом, после смерти, овощи едят тебя. Эх, знала бы ты только, какие огурцы на останках растут, а как зреют!

Я не знала, как растут огурцы на останках, сомнения не терзали меня, достаточно было глаз моего директора. Они, всегда ко всему равнодушные, в этот час тихого откровения перед школьницей пылали огнем счастья! Ей было известно что-то иное, сокровенное, систематичное и оттого светло-простое, безэмоциональное, рациональное, к чему я так долго стремилась.

– Рано или поздно, поедая морковь, ты станешь кормом для маленьких морковок, которые накормят уже не тебя!

И я ликовала. В интересном мире Данактовны все, действительно, явилось простым, упорядоченным, легким, логичным. Не подвергалось сомнению. Это было превосходно! Я нашла свою золотую середину! Ем то – для чего стану пищей. Как же хорошо жить!

Прежде всего, пришлось отказаться от мяса, точнее, от трупа на вилочке. В начале своей приобретенной привычки не есть я весила 57 килограммов, мой рост составлял 165 сантиметров. Моя фигура была средней и достаточно стройной. Единственное, что выделяло меня среди сверстниц – узкие бедра, не свойственные взрослеющей девочке. В целом это казалось нормой, нормы я не любила, усредненность тем более. Радовало лишь одно, я больше не оставалась той жирной шестидесяти пяти килограммовой коровой из средней школы, которая опасалась столовских дежурств. Мальчикам в нынешнем теле я нравилась, себе – нет. Моя плоть, образ мышления, питание не подчинялись до сего момента ни сверхконцепции Данактовны, ни теории Швейцера. Но Евдоксия, заручившись поддержкой библиотеки и книг из нее, переломила меня, направила мысли в нужное русло, я начала благоговеть. Сначала перед свеклой, потом перед капустой и понеслось… Даже сейчас, почти не являясь представителем мира живых, я испытываю восторг от одной только мысли о свекле обыкновенной.