Дебби Джонсон - Может быть, однажды

– Понимаешь, Майкл, мне нестерпимо жаль, что все открылось именно в этот день. Я хотела бы вспоминать о маме с любовью. Думать о ее жизни с теплотой, зная, что никто не идеален, но мама сделала для меня все возможное. Так я хотела провести день ее похорон… однако теперь, боюсь, не получится.

Знаю или отчасти понимаю одно – она все сделала из любви ко мне. Старалась меня защитить. Но она меня обманула – и папа тоже. Они оба мне солгали.

Майкл долго хмурится и наконец находит в себе силы спросить:

– О чем ты говоришь, Джесс? Как они тебя обманули?

Лето 2003

При больнице разбит крошечный сад. Он больше похож на внутренний дворик, где кусты отказываются пышно цвести без солнца, а из трещин на мощенных камнем дорожках тянутся к небу вечно жизнерадостные сорняки.

Обычно сюда приходят покурить, хотя вообще-то курить в больнице запрещено. Но персонал делает вид, что ничего не замечает, и пациенты вместе с посетителями выходят сюда, тайком собираются за густым занавесом из ветвей плакучей ивы и выпускают клубы дыма.

Джесс сидит рядом с матерью на металлической скамье. Рут выглядит очень стильно в твидовой юбке, туфлях на низком каблуке и с сумочкой подходящего оттенка. Прическа надежно закреплена лаком, и лишь серые глаза выдают огорчение.

Джесс рядом с ней кажется маленькой, бледной и съежившейся. Ее давно не мытые безжизненные пряди прилипли к голове, одета она в застиранные спортивные брюки, широкую футболку на голое тело и больничный халат. Сегодня тепло, однако Джесс зябнет. Она совсем ослабла и все время дрожит, как будто ночью к ней под одеяло забрался вампир и выпил всю жизненную силу.

Рут оглядывается при виде женщины, которая стоит в углу, лицом к бетонной стене, и громко разговаривает сама с собой, ее глаза округляются.

– Ничего страшного, – сообщает Джесс, откликаясь на выражение лица матери. – Это Мартина. С ней все нормально.

– Тебя скоро переведут отсюда, Джесс, – резко произносит Рут, отворачиваясь от Мартины, которая ритмично качает головой и беспорядочно размахивает руками. – Мы нашли тебе другое место, получше.

Джесс понимает, что ей говорят, но никак не реагирует. Она до сих пор едва ли ощущает свое присутствие в мире, иногда ей кажется, что все происходит во сне. Все в тумане, призрачное, как будто смотришь сквозь густую белую пелену, за которой мелькают яркие пятна.

Иногда Джессике кажется, что ноги отказываются служить и стоит встать с постели, как она упадет на пол, попытавшись сделать хоть шаг. Иногда она смотрит повторы сериала «Фрейзер» – телевизор подвешен в палате почти под потолком – и считает, что доктор Крейн – ее лечащий врач. Иногда ей кажется, что она – призрак и ее никто не видит.

Как ни странно, ничто из этого ее не огорчает. О такой пациентке, как Джессика, врачи психиатрической больницы могут только мечтать: она не спорит, не пытается себя изувечить, не кричит по ночам, не мочится при посторонних, не нападает на медсестер, обвиняя их в том, что на ней испытывают новые лекарства по приказу правительства. Слышно Джессику, лишь когда она тихо напевает печальную песню, в которой иногда можно разобрать несколько слов – «Baby, I love you». Джессика повторяет их раз за разом.

Она провела в этой больнице уже два месяца, и гнев из-за того, что ее привезли сюда незнакомцы, которые внезапно ворвались к ней домой, потускнел. За это время все потускнело, и Джессика привыкла к заведенному в больнице порядку.

Она принимает лекарства, слушает, что говорят доктора, и молча старается выжить. Новая жизнь окутала ее так крепко, что почти стерла из памяти воспоминания о прошлом, о жизни в другом мире, но, может быть, это и к лучшему. Жить в другом мире было слишком больно.

Раз в неделю Джессику навещает мать – приносит духи, которые Джесс не открывает, журналы, которые она не читает, и сладости, которые она не ест. Одного от матери не добиться – ответа на вопрос, который Джессика задает при каждой встрече.

– Мама, когда придет Джо? – спрашивает она, и не раз произнесенные слова с привычной легкостью слетают с губ.

Она задавала этот вопрос, совершенно точно – задавала, может быть, неделю назад или несколько минут назад, уже и не вспомнить. Или никогда не задавала, и ей только кажется. Или это единственные слова, которые она произносит уже несколько лет. Время течет не так, как раньше.

Рут стискивает губы, и помада заполняет крошечные морщинки в углах рта. Она берет дочь за руку.

– Моя милая девочка, – говорит Рут, отводя безжизненные пряди с бледного лица дочери, оглядывая Джесс так, как делают только матери.

Она замечает тусклый взгляд, обтянутые кожей скулы, видит, как медленно Джесс закрывает и открывает глаза, как будто смотрит на мир сквозь густую пелену.

– Что мы с тобой сделали?

Джесс не противится прикосновениям, она не ощущает ни утешения, ни отвращения. Облизав пересохшие губы, она снова спрашивает:

– Мама, когда придет Джо?

Кажется, она уже задавала этот вопрос. Или ей только кажется.

На лице матери появляется выражение, которое Джесс узнает даже сквозь пелену – предстоит Серьезный Разговор. Хорошо, что она помнит, с каким выражением лица начинают Серьезный Разговор. И хорошо, что она еще помнит чьи-то лица.

Когда мама пришла в первый раз, было гораздо хуже. Все были расстроены, или рассержены, или испуганы, и никто не знал, что будет дальше. Иногда Джесс не узнавала мать, а иногда узнавала, но все равно с ней не разговаривала. Она вообще ни с кем не разговаривала, так сердилась на всех, уверенная, что они желали ей зла.

Теперь, как говорит ее лечащий врач, психиатр, кризис миновал, и дальше будет только лучше. Однако предстоит еще много работы. Доктор повторяет эти слова из раза в раз, как будто все зависит от Джесс, от ее трудолюбия и желания стараться изо всех сил.

И теперь, когда мама приходит, Джесс ее узнает. И помнит, что предстоит много работы. Она знает, что нужно быть внимательнее, заставить усталый и израненный разум очнуться. Если у мамы на лице выражение, с которым начинают Серьезный Разговор, значит, надо слушать внимательно.

Мать начинает что-то говорить, и тут Джесс вспоминает, что, кажется, видела Джо, давно. Может быть, прошел день или целый месяц. Вроде бы она видела его в окно, за стенами ее нового мира, в который он пытался войти. И его уволокли высокие широкоплечие мужчины, которые охраняют вход, поднимают решетку, опускают мост и кормят крокодилов во рву. Если, конечно, ей не показалось.

– Мне кажется, он приходил, – безучастно произносит Джесс, не сводя глаз с плакучей ивы. – Но не смог войти в замок.