Сергей Авилов - Капибару любят все

– Хотя мы с девочками здесь почти не общаемся, – продолжала она. – Так – перекинулись инфой. Здесь дружбы нет, я это сразу поняла.

– Не обижают здесь? – спросил Ольховский так, будто он что-то решал в судьбе этой девчонки, мог что-то в ней изменить.

– Нет вроде… Ну пьяные придут – то им анал подавай, то еще чего-нибудь… Я же тут всего ничего – полтора месяца.

– А до этого?

– Я же говорю, в «Ашане», ну…

Ольховский подвинулся к ней поближе, равнодушие к ее телу стало проходить. Он принялся стирать с ее живота след от пепла, чувствуя ладонью мягкую теплую кожу.

– В общем, здесь лучше, чем в «Ашане», так? – подытожил он. Ему было интересно.

– Лучше…

– Но ведь всякие приходят – пьяные и черные… Толстые…

– С черножопыми я не работаю… Пьяные – да, половина пьяных. Ты, по-моему, тоже до меня выпил, а? А толстые – ну что с ними делать… Ну толстые. Это же, вообще-то, работа! Хотя бывают фу какие вонючие. – Лика даже прикрыла нос для достоверности.

Ольховский замолчал, пораженный примитивной логикой. Работа – и всё тут. Притом он бы не был шокирован, если бы такое сказал ассенизатор.

– Мне кажется, я тут не задержусь… Знаешь почему?

Он подождал, пока она воспримет его молчание как вопрос.

– Потому что перед каждым клиентом я немного волнуюсь, что это будет за чел. – Она опять прервалась, как будто бы взвешивая, рассказывать Ольховскому всю правду или нет.

– Все сперва волнуются, – жестоко отреагировал Ольховский, как будто бы он был изысканным знатоком в этой области, – а потом привыкают. Да и деньги засасывают.

– Деньги – да… – задумчиво произнесла она.

– Удовольствие получаешь? – Ему хотелось раздразнить, растревожить, как зубную боль, ревнивую фантазию.

– Ну ты же видел… – коротко ответила Лика, уже немного реагируя на его сделавшиеся настойчивыми ласки. Она развернулась к нему лицом и тоже принялась водить по плечам теплой ладонью…

– Я здесь не так долго, я же говорю, – и слегка капризно добавила: – Хватит меня пытать, почему ты такой приставучий?

Ольховский уже не понимал, к чему относилось последнее.

Она переместила голову повыше, приподнялась и мягко куснула его в губы. Потом провела языком по деснам. Позволила просунуть кончик языка себе в рот, хотя профессия не предполагает поцелуев, учитывая даже более глубокие проникновения.

Ольховский прижал ее к себе – грубовато, пожалуй…

– Подожди, не так… Погладь сначала…

Презерватив она снова надевала руками – еще один признак непрофессионализма.

Во второй раз ему не удалось довести ее до сладких судорог.

– Прости… Я же вижу, что ты очень старался… – склонилась она над ним, покусывая ухо, когда он расцепил объятия и отвалился от нее.

Он смолчал. Он делал все как надо, он это знал, но при этом упустил что-то психологически важное для Анжелики.

– Тебе понравилось? – так же, как и в первый раз, спросила Лика, словно отмечала это в дневнике какими-нибудь плюсиками и минусами.

– Я в тебя влюбился, – так же тихо прошептал он ей, когда глаза ее были близко-близко, ведь такую чушь можно говорить только так.

В этот момент в дверь постучали.

– Ну-у, – огорчилась она. – Останься еще на часик, если у тебя есть деньги.

– Пора идти, – выдохнул Ольховский. Ему вообще не хотелось уходить, и поэтому уйти надо было непременно. Тянуть сладкие «часики» можно было до тех пор, пока не кончатся деньги. С каждым последующим «часиком» он все больше привязывался бы к девчонке. Объяснять ей это он не стал.

Ольховский сел на диване, потрепал сбившиеся на сторону ее кудри:

– Пора, пора… Я приду еще, если ты не против.

– Как я могу быть против? – логично ответила Лика.

Он вздохнул и принялся одеваться.

– Приходи, – пригласила она его еще раз, стоя перед ним и расправляя на бедрах черные кружева условных трусиков. В них ее тощие девчоночьи ноги казались еще длиннее. Ниже колена и у лодыжки Лика завела себе два потемневших синяка. Щедрое солнце города Сальска сделало коричневатой кожу там, где тело не прикрывало белье, и гладким девчоночьим ногам не хватало только крапивных волдырей, которыми могут похвастаться подростки чуть младше ее.

Наконец они вышли в коридор.

– Ну, пока, Анжелика, – произнес Ольховский с нарочитой грустью.

– Пока. – Она весело смотрела на него из-под кудрей и вдруг приклеила к его губам звонкий, сухой поцелуй.

– Я приду, – тихо повторил он, чувствуя к ней легкую, кукольную нежность.

Она кивнула. Из кухни послышались неторопливые шарканья Рыжей.

– До свидания, – кивнул он и ей из приличия.

– Приходите к нам еще, – медово звучало из ее нарисованных губ.

Он нашел в себе силы оторваться от Лики и открыть дверь на лестницу. В компании Рыжей сделать это было гораздо проще. Дверь в сказку захлопнулась за ним с металлическим лязгом.

Сначала ему хотелось кричать, потом выпить. А затем Ольховский пошел домой: во-первых, выпивка есть дома, а во-вторых, главные приключения дня с ним уже произошли и глупо было рассчитывать на что-то большее.

Вернувшись, он намеренно громко открывал входную дверь – мало ли что! Оказалось, не зря. И хотя дверь в комнату сына была закрыта, он знал: за ней шумно шевелилось живое содержимое.

– Папа, привет, – донеслось из-за двери. Видимо, отвлекся-таки сын, чтобы обозначить свое присутствие. Не виделись-то часа три.

– Привет, – откликнулся Ольховский.

Через какое-то время в уборную вышла Настя, и на ней был надет длинный мешок утренней сыновней футболки. Хотела, наверняка, проскользнуть незамеченной. Голые ноги… Твою мать!

Почему же, думал Ольховский, он должен выискивать средства для того, что сыну по праву молодости достается даром…

Сын стоял на пороге комнаты, как будто бы виноватый в чем-то.

– Пап, можно Настя у нас останется… – мнется, подбирает слова, которые никогда не говорил. – Мы же тебе не мешаем?

«Хороший ход», – оценил Ольховский. Открыл заветную дверцу, достал бутылку – пусть видят, что отец тоже развлекается.

– Можно! – широко разрешил он.

Удивлен? Нет, скорее, обрадован, что все случилось без лишних вопросов.

– Пусть остается. Но, Дим, я прошу – с Настиными родителями проблем не будет?

– Нет, не будет. Сейчас мы позвоним.

– Видишь, какой я молодец, не то что мать… – попытался пошутить Ольховский.

– Мама бы разрешила…

«Еще бы и за резинками сходила…» – цинично подумал он.

Сын уже почти не смотрит в его сторону, сыну кажется, будто он вырос. К тому же Димка думает, что у него почти семейная жизнь… Он же не знает, что настоящая семейная жизнь начинается даже не тогда, когда люди женятся, а тогда, когда проходят страсти. И об этом Сергей пока ему ничего не скажет.