Сергей Авилов - Капибару любят все

Пять лет назад, после смерти тещи, они продали ее квартиру, и на них с Леной обрушились некоторые деньги. Деньги были не те, которые, обрушившись, могли бы серьезно осчастливить, но, непристроенные, они беспокоили Лену своим наличием. Часть из них была пущена на обустройство загородной жизни. Ольховский своими руками перестроил дом и поставил на участке баню. Наличие бани отнюдь не означало, что Лена будет появляться здесь чаще, нет! Просто в таком виде участок с приличным домом превращался во вполне конвертируемую собственность. Его можно было продать.

Легкая, порой легкомысленная в смысле денег Лена успокоилась. Деньги больше не жгли ей карман и были вложены в, казалось ей, хорошее дело. Даже неважно, что это хорошее дело она навещала раза три-четыре в год.

Ольховский оказался единственным регулярным пользователем дачи и отвечающим за ее состояние лицом, хотя, перестроенная, она не требовала к себе особого внимания. Он отдал один из ключей соседу по улице, живущему здесь круглый год, и, если они с Леной собирались приехать зимой, а вот это она любила, Ольховский звонил ему и просил воткнуть в розетку специальные обогреватели. Когда они приезжали через несколько часов, температура внутри была уже плюсовая и можно было спокойно топить печь. Если же Ольховский приезжал летом, то соседа сторонился. Вразумительную плату за свои услуги сосед не брал, а вот выпить с Сергеем считал делом обязательным. У Ольховского же отношения с пьянством натянулись. Выпить так, чтобы наутро не оставалось следов, уже не получалось – весь следующий день был потерян для созидания. Он же слишком ценил свое время, чтобы быть только созерцателем.

Отперев калитку, Сергей прошел по дорожке, поднялся на крыльцо, открыл дом. В прихожей было темно и прохладно, под ногами валялась стоптанная летняя обувь, пахло печью. Пройдя на веранду, он поставил рюкзак на пол и зажег мутную лампочку под потолком. Потом прошел к колодцу на участке, опустил в черную пустоту дребезжащее ведро, зачерпнул и со скрипом достал потяжелевшую жестянку с дрожащим отражением на поверхности. Вернувшись, наполнил электрический чайник и, опустив кнопку, услышал, как чайник загудел.

Оставшись один и лишившись внешних раздражителей, он почти автоматически мысленно возвращался к своему роману. Рукопись, по его расчетам, перевалила за половину, и он был доволен тем, что в перспективе рукопись придется не растягивать, потому как она мала, а укорачивать. Это всегда являлось для него своеобразным удовольствием.

Когда-то, узнав о том, что это творчество Ольховского не приносит особых финансовых выгод, знакомые спрашивали его о смысле и мотивациях. Он не знал, что им отвечать. Это было тем делом, которое ему нравилось делать хорошо. В нем, в этом деле, у Ольховского была потребность – такая же, как дышать и двигаться. Сидя за рабочим столом, он чувствовал себя на своем месте. Поразводив руками, знакомые успокоились. Ольховский не сказал им всей правды: еще у него были амбиции. Ему хотелось чего-то большего, чем тысяча расписанных фигурок и десятки дегенеративных походов в бордель.

Становились сумерки. Он распихал по кухне привезенную провизию, сыпанул чая в кружку, залил кипятком и вышел на крыльцо. В полутьме, покачиваясь, призрачно белели шапки сирени. Где-то далеко, едва слышная, стучала автомобильная музыка. Окно соседа через дом ярко горело. Заходить к нему не стоило: сосед сам, только завидев свет в доме Ольховского, скромно и бесшумно подойдет к калитке с неизбежной бутылкой. В их с соседом случае платой за услуги по содержанию дома был сам Ольховский.

Звали соседа Коля. Сергей о нем почти ничего не знал. Ни фамилии, ни отчества… Даже возраст его можно было предположить очень приблизительно – по крайней мере со времени детства Ольховского он не сильно изменился. По логике ему было лет семьдесят, вряд ли больше, но тогда каким образом и тридцать лет назад он выглядел примерно так же? Жены у него не было, она ушла от него в какие-то бородатые времена, забрав дочь. О причинах этого поступка Ольховский не знал – знал, что дочь нередко навещает Колю и, когда она приезжает к нему, он ходит во всем чистом и с чистой снаружи головой, пьяненький и довольный. Выпивает он теперь вроде бы нечасто, но что он делает у себя в кособоком домишке один всю зиму, предположить было сложно. Себе он даже дорожки не чистит – от калитки к его дому зимой ведет кривая, узенькая тропка, упирающаяся в крыльцо. Зато Ольховскому – пожалуйста. Однажды он дал Коле пятьсот рублей, Коля сбегал в магазин и принес сдачу. Ольховский, конечно, отказывался. Коля не уступал. Потом пригрозил: «Не возьмешь – я больше к твоей калитке не подойду». Пришлось взять.

Несколько лет назад выяснилось: зимой Коля читает! Ольховский зашел к нему по какой-то нужде, они разговорились, стоя на развалинах его веранды. На столе Сергей увидел косо лежащую, как будто только оставленную книгу Карамзина, всем известную «Историю государства Российского».

– Хорошая книга. Я потому ее медленно читаю – не хочу расставаться с ней… – В голосе соседа можно было услышать нотки нежности. Сергею даже стало немного стыдно за то, что он не мог предположить в Коле хоть какой-то глубины.

Незаметно они переместились в убитую, убогую комнату с вонючими одеялами и яичной скорлупой в блюдце с окурками, и Коля продемонстрировал свою литературную гостиную. На первый взгляд могло сложиться впечатление, что книги Коля собирал на помойке. Книги были распухшими от влаги, с пожелтевшими страницами и отклеивающимися корешками. Есенин и Гиляровский, Лев Толстой и Короленко, Чехов и Куприн… Шолохов и Паустовский.

– Вот моя библиотека… – Он провел рукой, не касаясь, вдоль полок.

Ольховский кивнул:

– Ого!

– Вот тебе и ого! А ты думал! Мы тут сами с усами.

Ольховский не нашелся что ответить.

Автомузыка заглохла, и мир погрузился в тишину. Потом со стороны калитки Ольховский услышал тихий свист. Улыбнувшись про себя, пошел открывать.

– Чего ты не зашел-то? – спросил Коля, когда Сергей впустил его в дом. Его шаги в кирзачах тяжело падали на пол веранды. Поверх пропахшей потом рубахи на плечи был небрежно наброшен ватник. К влажному лбу прилипли жидкие волосы.

– Да пока приехал… – оправдался Ольховский не уточняя.

– А-а… – Он обозрел взглядом веранду, словно бы что-то искал. – Может, это… Посидим немного? С апреля не виделись. Твоя-то в городе?

«Твоей» Коля стеснялся. Даже если она выходила к нему, когда он ждал возле калитки, никогда не проходил в дом и просил Лену, чтобы она позвала «Серегу».

– В городе.

– Слушай-ка, ну как ты насчет посидеть? – торопился он, щелкая себя пальцем по небритому кадыку.