Ирина Артамонова - Зигзаги жизни. Проза XXI века

Посёлок Абезь узкой полосой протянулся вдоль реки Усы по высокому берегу её поймы. Почти все постройки в посёлке были полуземлянками с небольшими окнами практически на уровне земли. От входной двери надо было спуститься вниз на четыре, пять ступенек в небольшой тамбур, откуда уже открывалась дверь в отапливаемое помещение. (Отопление везде печное.) Полуземлянкой был и большой клуб со зрительным залом человек на двести, большим фойе и комнатами для кружковой работы. С покатой крыши клуба (очень высокой и прочной) зимой, когда снег заносил все окна во всех подобных постройкой, мы, дети, любили кататься на санках, а то и просто на попе.

Полуземлянками были и поликлиника и административное, очень длинное здание сложной конфигурации с поворотами на девяносто градусов, «Севпечорстроя», где находились все его отделы, в том числе и папин политотдел. Посредине тянулся длинный, довольно широкий коридор, естественно, без окон, всегда освещённый электрическими лампочками, а с обеих сторон – двери в кабинеты. То же самое и в поликлинике, только кабинетов в несколько раз меньше. Электрическое освещение в домах было, а вот все остальные удобства отсутствовали: ни водопровода, ни канализации, ни, тем более, парового отопления. Жилые дома – полуземлянки – на несколько квартир, каждая с отдельным входом.

Нормальных одноэтажных строений (на фундаменте) были всего пять: школа, баня, отдельный дом начальника «Севпечорстроя» Барабанова, дом, в котором жили мы, и совсем маленький домик на небольшом холме, в котором жила ещё одна моя подруга и одноклассница. Кажется, её мама была бухгалтером.

Не знаю, как был организован быт в других домах, но наш дом обслуживал дневальный (из заключённых, имеющих право свободного перемещения по посёлку в дневное время), приветливый, среднего роста мужчина лет сорока. Он в каждую квартиру каждое утро приносил из располагавшегося рядом большого сарая дрова для отопления квартир и кухонных плит. Мне кажется, дрова привозили уже напиленные, дневальный их колол и укладывал в сарай. Зимой дневальный чистил снег вокруг дома, в бесснежное время года следил за чистотой, подметал, убирал мусор.

На чердаке нашего дома, куда вела массивная приставная лестница, стоял достаточно большой, я думаю, утеплённый бак для воды. Воду привозили в специальной деревянной бочке, прикреплённой к телеге, на лошади. Возница и дневальный каким-то образом заливали воду в бак. В кухнях у нас висели раковины и краны, из которых текла холодная вода. Вода была всегда. Эту воду использовали для приготовления пищи, для умывания и т. д. В наших квартирах имелись выгребные туалеты – деревянное сиденье с дыркой, которая закрывалась крышкой. Зимой снизу очень дуло. Выгребные ямы под мощными крышками были с задней стороны дома, для каждой квартиры – своя. В эти же ямы сливалась, очевидно, и вода из раковины. Летом ямы чистили.

Мыться раз в неделю ходили в небольшую, но удобную баню с тёплым предбанником, просторным помещением для мытья с широкими лавками и душевыми кабинками. Была и парная, правда, мы туда ни разу не ходили. В баню мы ходили втроём: мама, тётя Паня и я. Мылись обычно одни. Рудик ходил в баню с папой, там собиралась мужская компания – руководители с сыновьями; они парились в парной, выбегали из бани и растирались снегом, а то и валялись в сугробах. Обычно это было вечером.

Руководство в Абези не имело персональных машин, там вообще не было машин – ездить некуда, кругом тундра и полное отсутствие дорог. Каждому руководителю полагалась персональная лошадь, которую кучер запрягал в лёгкую, открытую четырёхместную тележку или седлал, в зависимости от приказа. В плохую погоду нас с Рудиком возили в школу на тележке. Иногда по выходным дням папа с Рудиком катались верхом на лошадях. У каждого руководителя, которому по службе приходилось ездить по огромной территории «Севпечорстроя», были персональные маленькие вагоны с проводником и открытые дрезины для ближних поездок.

Через несколько дней после приезда в Абезь мама начала работать в поликлинике терапевтом, а я и Рудик пошли в школу – одноэтажное, но большое здание. Прямо от входа начинался длинный и очень широкий коридор с большим окном в конце. По обе стороны коридора – двери в классы, в учительскую и кабинет директора школы. Классы были просторные и светлые, с большими окнами. В каждом классе учились примерно по тридцать учеников. Деревянные чёрные двухместные парты стояли в три ряда. Школа работала в две смены, первая смена начинала занятия в восемь утра, вторая – в два часа дня. В первую смену занимались младшие классы и, кажется, десятый класс, остальные учились во вторую смену. С первого по седьмой класс включительно было по два класса – «А» и «Б», с восьмого по десятый, мне кажется, – по одному.

При школе в отдельном здании имелся интернат, там жили дети оленеводов и, наверное, дети из удалённых маленьких посёлков, где не было школ. В каких условиях в интернате жили дети, и как был организован их быт, я не знаю, я ни разу туда не ходила и в свои семь-девять лет этим не интересовалась. После окончания семилетки большинство детей покидали интернат, кое-кто ехал поступать в техникум, а остальные возвращались домой и начинали работать.

Во время перемен между уроками в просторном коридоре организовывались подвижные игры. Мы весело играли в «Ручеёк», «А мы просо сеяли…», «Каравай», устраивали хороводы и т. д. Очевидно, десятиклассники в детских играх не принимали участия. В этом же коридоре проводились и уроки физкультуры. У младших классов было всегда по четыре урока.

После окончания уроков мы, дети младших классов, частенько на полчасика отправлялись на песчаный карьер, который находился недалеко от школы. Карьер представлял собой большой глубокий котлован, местами с почти отвесными краями, местами с крутыми (более 45 градусов) склонами. Мы складывали в кучу свои портфели, сумки и развлекались. Когда лежал снег, а он лежал с октября по апрель включительно, мы съезжали по крутым склонам по снегу прямо на попе, или скатывались, как брёвна, вращаясь вокруг своей оси. Извалявшись в абсолютно чистом и сухом снегу, мы тщательно отряхивали друг друга, брали портфели и шли по домам. В мае, когда снег уже растаял и песок высох, мы любили просто с разбега прыгать с почти отвесных откосов, там, где они не очень высокие, в рыхлый песок, при этом иной раз набивали синяки и шишки, но никто, слава Богу, ничего не сломал и не вывихнул.

Училась я без проблем. Уже после Нового Года мама перестала сидеть со мной, когда я делала уроки. Я приходила из школы, ела (это у нас называлось полдником) и шла гулять на час – полтора. Если я гуляла с подружками, мы во что-нибудь играли или просто ходили и разговаривали. Если я гуляла одна, я могла прогуляться до маминой поликлиники и зайти к ней или заглянуть на работу к папе, они мне это разрешали. И мамина медсестра, и папина секретарь хорошо ко мне относились. Обычно на всех прогулках меня сопровождала Динка. После прогулки я садилась делать уроки. Мама после работы проверяла мои тетради, заученные стихи, которые нам задавали, и минут двадцать-тридцать слушала моё чтение вслух.