Игорь Евтишенков - Римская сага. В парфянском плену

– Иди сюда! Куда ты убегаешь? – попытался крикнуть он пересохшими губами, но вместо этого из его горла раздался только хрип. Лаций приблизился на расстояние двух шагов и несколько раз с силой ударил по мечу. Парфянин впервые почувствовал недостаток своего оружия, – оно было тяжёлым и слишком длинным, – поэтому его руки отлетали в сторону вслед за мечом после каждого удара. Римлянин почему-то сохранил силы и не выглядел уставшим. В какой-то момент Согадай даже понял, что по силе тот не уступал ему. Это его взбесило. Поэтому, когда пленный в очередной раз замахнулся, он отвёл меч назад, чтобы потом быстрым ответным ударом проткнуть ему живот. Но Лаций ждал этого момента. Он долго его готовил. Любой воин на месте Согадая рано или поздно убрал бы меч в сторону, устав отражать сильные удары сверху и сбоку. Поэтому, когда Лаций сделал вид, что заносит меч над головой, парфянин попался на эту уловку и отдёрнул руку назад. Но Лаций изменил направление удара – лезвие лишь блеснуло возле головы Согадая, но не задело его, а очертило ровный полукруг вниз, к колену. Лацию пришлось присесть, чтобы закончить движение у противника над лодыжкой. Но парфянин сам ему помог – он рванулся вперёд с вытянутым в руке мечом и не почувствовал удара. Для него этот шаг почему-то оказался слишком длинным. В какой-то момент Согадаю даже показалось, что он никогда не закончится – настолько долго длилось это его движение вперёд.

Пыльная, утоптанная тысячами ног земля городской площади неумолимо приближалась к лицу, а нога, его левая нога, никак не могла найти опору, чтобы остановить это падение. Стопы уже не было, поэтому он не мог поставить ногу на землю. Римлянин отрубил её одним хлёстким боковым ударом, и теперь она, как сучок обёрнутого в кожу дерева, лежала позади неподвижно распластавшегося тела хозяина. Из обрубка толчками выливалась яркая кровь.

Недолгое молчание среди парфян сменилось яростными криками. В сторону Лация полетело несколько стрел. Но шум сразу прекратился, когда руку поднял Сурена. В это время в толпе пленных римлян произошло небольшое оживление. Один из них подбежал к стражникам и стал что-то объяснять. Но те только косились на него и не отвечали. Римлянин обошёл всех парфян вдоль забора, но так и не добился никакого результата. Никто при этом не обратил внимания, что он говорил с ними на парфянском языке. Все смотрели на визиря.

– Я купил себе хорошего воина, не так ли, Абгар? – с какой-то зловещей интонацией и даже злорадством произнёс он и повернулся к арабу. Тот почувствовал, как по спине пробежал опасный холод зимней пустыни, а в сердце закралась тоска неприятного предчувствия. Сурена покачал головой: – И теперь он начинает стоить всё дороже и дороже.

– Ты никогда не совершаешь ошибок, великий победитель римлян, – стараясь сдержать волнение, ответил араб. – Тебе всегда принадлежит лучшее.

– Ты хитёр, Абгар, но ты меня никогда не предавал. Ты всегда был со мной в трудные моменты. Помоги мне и сейчас. Этот римлянин не хочет умирать. Теперь он стал стоить слишком дорого, чтобы продавать его, как раба, за деньги. Доставь мне удовольствие, чтобы забыть печаль потерянного золота. Я знаю, что у тебя есть сильные и храбрые воины. Пусть они покажут, как умеют ловить скорпионов в пустыне, – улыбка на лице Сурены превратилась в растянутую маску. В таком настроении спорить с ним было опасно, но Абгар решился попробовать.

– Мы родились в пустыне, о, великий Сурена, и мы воюем немного по-другому, – осторожно произнёс он, склонив голову в низком поклоне.

– Как это по-другому? – хмыкнул визирь. – Какая разница, как ты воюешь? Пусть твои люди покажут, на что они способны. Давай!

– Конечно, о, великий победитель римлян, – согнулся ещё ниже Абгар. Он тихим голосом подозвал одного из воинов и стал что-то быстро говорить на своём наречии.

Тем временем, Лация окружили десять стражников. В руках у них были копья, которые они направили ему в грудь и голову. Это был ещё не конец. Пот лился по лицу ручьями и не только по лицу, но и по голове, рукам и спине. Солнце нещадно палило в затылок, и в глубине души Лаций понимал, что долго ему не продержаться. А в голове в это время звучал голос гадалки: «… делай только то, что умеешь. Делай то, что никто лучше тебя не сделает. Не спеши умирать и никогда не сдавайся».

В дальнем конце площади Сурена о чём-то разговаривал со своими слугами. Справа медленно покрывалась пылью большая лужа крови, рядом с ней лежали тела. Слева – что-то кричали римляне. И вдруг над всем этим раздался громкий, как труба, голос Павла Домициана:

– Умри, как настоящий римлянин, друг наш! Я спою тебе гимн Марса!

Лаций повернул голову в его сторону и громко ответил:

– Не надо гимнов! Я не собираюсь умирать! – слепой певец, который уже набрал в лёгкие воздух и готов был запеть, поперхнулся, услышав такие слова, и закашлялся. Римляне в тревоге замолчали, увидев, что парфяне тоже поняли смысл его слов. Они сразу взбесились и стали что-то кричать, тыча в его сторону копьями и стараясь вывести из себя.

– Нас всех убьют. Прямо здесь, – прошептал кто-то из пленных. Но его никто не услышал. Потому что на площади в этот момент показались два всадника в тёмных шерстяных накидках, с тонкими мечами. У них были тёмные, как спелые финики, лица. Это были воины Абгара. Парфяне с копьями отступили к ограде, а арабы медленно направились к центру. Лаций не стал дожидаться последнего момента и побежал им навстречу. До ближней лошади оставалось три-четыре шага, когда он резко повернул в сторону и забежал сбоку. Кочевник, ожидавший его спереди, вдруг увидел заросшее лицо в другом месте. Но для Лация важно было другое – теперь перед ним находилась всего одна лошадь, а не две. Они сами мешали друг другу. Он старался не дать им напасть на него вдвоём и резкими перебежками отходил к ограде так, чтобы кочевники загораживали себе путь. Один из них вскоре не выдержал и, дико взвизгнув, погнал жеребца вперёд. Животное заржало и понеслось прямо на Лация. Он успел отскочить в сторону, но не удержался и упал на землю. Сверху просвистел кривой меч, чудом не достав до головы. Судя по резкой, жгучей боли, лезвие царапнуло спину. Лаций поморщился. Враги с радостью заверещали на своём гортанном языке и, развернувшись, кинулись на него вместе. Но им помешала ограда. Они уткнулись в неё головами лошадей, не причинив ему никакого вреда. Им пришлось развернуться, чтобы проехать мимо него боком. Это было для арабов неудобно. Лаций, в свою очередь, сделал несколько выпадов, чтобы достать до ног лошадей, но кочевники были опытными и успевали отвернуть в сторону. Наконец, один из них отвлёк его внимание, а второй бросил верёвку, которая жёсткой волосяной петлёй стянула горло. Лаций успел просунуть под неё руку, но сильный рывок повалил его на землю и он чуть не потерял сознание. Горло стянуло железным кольцом, и в груди образовалась пустота. Но глаза ещё видели, что происходит вокруг. Из последних сил он попытался ударить по верёвке, но кочевник умело ослабил её, и короткий меч не смог перерубить волосяные сплетения, соскользнув по ним, как по воде. Лаций рванул аркан на себя один раз, другой, третий… Это позволило ему просунуть пальцы глубже и ослабить петлю. Теперь он смог сделать несколько коротких вдохов, хотя лошадь всё ещё продолжала тащить его по земле. Вдруг она остановилась. Лаций схватился за верёвку второй рукой и подтянул её к себе. Давление на горло сразу же ослабло, и в лёгкие ворвался воздух. У-у-у-х-х – засвистело в горле. Кочевник увидел это и раздражённо закричал. Он стал дёргать за верёвку, пытаясь сбить его руку и затянуть петлю потуже. Но было уже поздно: Лаций сдвинул её на подбородок. Цветные круги исчезли, хотя белый туман остался. Он чувствовал только одно – вдох, выдох и гул в голове.