Исмаил Акаев - Записки штрафника. Млечный Путь

После этой содержательной беседы с майором, Тасаев постучал в дверь кабинета начальника штаба и вошёл, спрашивая разрешение:

– Товарищ капитан, разрешите войти?

– Входи, – разрешил капитан, и указал куда ему присесть. Кондратьев обратил внимание на волнение Тасаева.

– Что-то случилось?

– Так, особо ничего. Замполит нашел объект перевоспитания в моем лице.

– Да, достанется тебе от него. Новую жертву нашел себе, видишь ли. Всё неймётся ему, доведёт кого-нибудь до греха, – заметил капитан, продолжая делать какие-то записи в журналах, – если хочешь, зайди после обеда, я тут кое-что доделаю, а потом займёмся тобой. Личное дело твоё у меня в столе, остальные твои документы передал мне дежурный.

– Разрешите идти? – вставая и отдавая честь, спросил Салман.

– Да расслабься уже! Эти штучки прибереги для соблюдения в присутствии личного состава и других, а так, я всё пойму. Уважение это, друг мой, надо заслужить. Надеюсь, мы найдем точки соприкосновения. Жду после обеда или я пришлю за тобой дежурного по штабу, он тебя найдёт.

– Спасибо, товарищ капитан…

Салман подошёл к дежурному по штабу. Тот смотрел на него, будто видел нечто невообразимое.

– Командир у себя? – спросил Тасаев.

– Нет, командир на выезде. Вот, он оставил для тебя пакет. Тасаев взял запечатанный пакет. Быстро его распечатав, Салман нашел в нём тот самый конверт с письмом от майора Русова.

Он надел свою шинель, вышел и спокойно побрёл к курилке. За спиной он услышал звук открывшейся двери штаба, и вдогонку ему раздался голос дежурного по штабу:

– Командир велел, чтобы ты пошел в столовую и покушал…

В зале столовой не было никого. Через «окно» подачи пищи Салман увидел суетящихся солдат – поваров в белых халатах и высоких колпаках на головах. Он крикнул в проём окна:

– Где дежурный по столовой?

– Я здесь, что надо? – вынырнул за его спиной, из-под обеденного стола в зале заспанный сержант. Увидев Тасаева, он опомнился и сказал, что он в курсе и сейчас всё организует. До обеда оставалось ещё несколько часов. Видимо, дежурного по столовой предупредил дежурный по штабу.

Салман отошёл в дальний угол зала и присел за крайний стол. Он достал из нагрудного кармана конверт от майора Русова – две страницы листков из школьной тетради с красными полями по краям. Салман бережно развернул письмо и начал читать текст, написанный красивым, аккуратным почерком:

«Здравствуй, дорогой мой Салман! Сынок, если ты читаешь эти строки, значит ты благополучно вернулся в часть. Я очень рад этому, и уверен в том, что у тебя всё хорошо. Помнишь, мой дорогой, когда я летом приезжал к тебе в Дисбат во второй раз, за время твоего заключения? Ты тогда находился в карцере, и я принудил привести тебя на КПП. Конвойные, которые привели тебя, разрешили посадить тебя в машину, которая стояла у шлагбаума. Мы с тобой говорили недолго. Я передал тебе гостинцы из посылки, которая пришла на адрес нашей части от твоей замечательной мамы, и письмо от твоей мамы. Тогда я тебе ничего не стал говорить, в особенности о том, что я на следующий день уезжал на поезде в Хабаровск, а оттуда самолётом на Кавказ до Минеральных Вод. И таким образом я добрался до города Грозного, а оттуда к вам домой. Твои не знали, что я еду. Встретили меня с большим теплом и радушием и были искренне благодарны за визит. Первым делом, хочу сказать про твоего отца Наурдина. Неожиданно для меня, он проявил себя очень достойно и мужественно. И не только твой Дада – отец, ведь так вы все обращаетесь к отцу. Ваш Дада, не переставал меня удивлять! Он ни разу не спросил у меня про тебя, только лишь через неделю, когда я уезжал, и мы вышли попрощаться с твоей мамой Тагибат, братьями и сестрами, и не только с ними – казалось, вся родня ваша, да и соседи ваши пришли меня провожать, только в этот час я смог заметить грусть в их глазах, до этого будто и не было причины твоей сопричастности моему визиту. Какая сила и мощь в характере и устоях твоего народа. Только там, у вас дома, по сути для меня раскрылся характер и нрав чеченцев. В минуты расставания я понял, что в глазах твоего Дады горел этот один вопрос – как он… его сын. Я попросил его отойти в сторонку со мной, взяв его под руку. Он стоял и не шевелился, но вокруг все отошли на дистанцию. Я попросил его, доверчиво обняв за плечи:

– Дада! Спрашивай, я отвечу на любой твой вопрос.

Он приподнял свою голову, и глядя мне в глаза ответил:

– Если ты приехал ко мне, с такого дальнего края, у меня нет к тебе других вопросов. Я получил на все вопросы ответы твоим визитом, за что тебе безмерно благодарен. Счастливого тебе пути. Спасибо! Мой дом теперь твой дом, приезжай в гости.

О тебе ни единого слова! Представляешь? И тогда, я заплакал… Твой отец не стал меня утешать, а развернулся и ушел в дом. Твои братья и родственники проводили меня до самых Минеральных-Вод, до аэропорта. Сынок, прости! Это моя вина и вина всех офицеров нашей части, и не только. Вина лежит на многих. Должен тебе сообщить и неприятную тебе новость – тогда, в ходе следствия и военного дознания, на тебя «накатал» особисту твой земляк, с которым ты призывался вместе, и за которого ты всегда стоял горой. Его бедного припугнул особист, и он выдал такое, что мне стало не по себе. Я читал его донос на тебя из архива части, где он утверждал, что ты являешься лидером противостояния перед старослужащими… Это сыграло большую роль в твоём деле. Сынок, я не хочу, чтобы у вас возникли межродовые столкновения из-за всего этого. Забудь, и не вспоминай больше, только знай, кто настоящий друг и товарищ. Мне не хотелось, чтобы ты обо всем этом знал, находясь там в заключении, а теперь считаю своим долгом рассказать.

Я перевожусь сейчас в другой округ на повышение. Очень надеюсь вновь встретиться с тобой, с твоим Дадой и всеми остальными твоими братьями. Я никогда не забуду теплоту твоего дома, простоту и величие, которые так гармонируют в характере вашего народа.

Командир обещал мне за тебя. Письмо уничтожь, как только прочтешь, по известным нам причинам. С чувством долга перед тобой! Прощай, и до свидания! Обнимаю!»

Салман вышел из столовой, так и не дотронувшись до еды. Он зашел за здание двухэтажной казармы к спортивной площадке и, плюхнувшись лицом вниз, прямо в холодный сугроб, завыл, как волк.

Тасаев долго лежал, уткнувшись в холодный снег чужбины. Сердце и лицо горели так сильно, что в прямом смысле топили этот мерзлый колючий снег. В этот момент Тасаев понял, что перенесенное в Дисбате оказывается наносило боль только телу, и эта боль не была такой сильной, как та, которую он испытывал сейчас, узнав этот горький момент правды о предательстве земляка. Все нутро отказывалось принимать этот факт, но куда денешься от истины. Сердце горело одновременно от боли и стыда перед майором Русовым. Интересно, каково ему было восхищаться нравом чеченского народа и при этом знать, что среди него есть такие подлецы, которые без стыда и совести могут накатать доносы на своих земляков. Спутанные мысли горели в голове вместе со слезами. Не мог он поверить и принять то, что Леча Сааев (имя и фамилия не изменены. Прим. автора) мог так легко предать его.