Анатолий Давыдчик - Детство

– Ну давай, собирай, – усмехнулся, – посмотрим, как оно на деле.

Я, затаив дыхание от волнения, собираю пугач: сера с двух спичек крошится во внутрь, для верности внутри трубки прессуется гвоздём, жгут натянут. Понтовито отставив руку, жму на жгут, резкий грохот выстрела заставляет вздрогнуть. Я с гордостью смотрю на дедушку, однако тот моих восторгов не разделяет.

– Неплохо, внучок, – говорит он, – звучно бахнуло. А теперь скажи, зачем это надо?

Я путаюсь мыслями, пытаюсь объяснить свою радость от грохота, запаха, как кажется почти пороха, и так далее… Но дедушка поднимает руку и произносит:

– Толик, внучок, ты пойми, есть бессмысленные вещи, такие как твой пугач. Ну бабахнул ты, возможно, кого-то напугал, но дальше то что? – И, видя моё замешательство, продолжает, – Я поговорю с бабушкой. Возможно, и постреляем из настоящего ружья…

У меня от грядущих перспектив перехватило дыхание. В мечтах я уже с ружьём, спасаю всех, кого не попадя. Естественно, от фашистов, потому что других врагов на то время никто не знал. От переизбытка чувств я решил сгонять в соседнюю деревню, благо не далеко. Дело в том, что между старой деревней и селом расположилось озеро, почти круглое, диаметром ну максимум с километр. По сути озеро использовали как пруд и карась, даже если в нём был, то крайне редко, поэтому, пробежав километр, я очутился во дворах деревни.

Зачем я сюда пришёл, не было понятно даже мне, но я бродил по вымершей улице и предавался своим детским фантазиям. Как-то так получилось, что друзей у меня не было (чуть позже я скажу, почему) и мой придуманный мир на то время заменял мне всё. Я был, как говорили в то время, «выблядок»… Всё потому что мать с отцом были в разводе, отца я никогда больше не видел, да и не помнил, а мать до конца своих дней просто тихо ненавидела меня за то, что я «поломал ей жизнь». И поэтому соседские мамки запрещали своим отпрыскам дружить со мной, чему я поначалу был огорчён, но потом всё потихоньку устаканилось. Ближе к вечеру, уже другой дорогой, я возвратился домой. Зайдя во двор со стороны картофельного поля через задние ворота, я столкнулся нос к носу с мамой.

– Нагулялся? – спросила она и, не дождавшись ответа, сказала, – Иди, тебя дедушка ждёт…

Дедушка на добровольных началах исполнял роль моего личного повара. Ворча себе под нос вечное «ребёнка угробите», он кормил меня убийственным для современных детей и не только, рационом: на сковородке тонкими ломтями жарилось сало с огромным количеством лука, запах стоял умопомрачительный.

– Во, наконец то! – обрадовался дед, – Садись, уже всё готово.

Странно конечно, но дед всегда чутко знал время моего прихода, каким образом – до сих пор не знаю.

– Бабушка думает, мол, не рано ли тебе ружьё в руки давать, хотя мелкашку, думаю, в самый раз… Ну так придумал, что ответить, на что тебе пугач? – с усмешкой спросил он, зная мою привычку додумывать потом.

– Знаю, – ответил я и стал перечислять доводы, – у мальчишек есть у всех, потом это зыканско – стрелять…

– Подожди. – перебивает меня дедушка, – Вот к примеру, враги напали, а ты с пугачом что ли?

– Нууу… Яяя… Это, ну дедушка… – законючил я.

– Так вот, внучок, у всего должна быть цель: к примеру, есть ружье, ты стреляешь, или во что-то, или в кого-то, правильно?

Я кивнул; меня одновременно и пугала, и завораживала манера бабушки и дедушки разговаривать со мной, как со взрослым, это и вроде как возвышало, но в то же время и накладывало какую-то ответственность.

– Понимаешь, многие люди как твой пугач – грохот есть, а толку нет. – продолжает дед, – И то, что у других есть – это, конечно, хорошо, но у тебя есть выбор – или как все, или сам по себе…

– Александрович, не рано учишь? – раздался голос бабушки.

– Да нет, потом, сдаётся мне, некому будет: Тамарка замуж выйдет, дети другие будут, а наш никому будет и не нужен. – с какой-то горечью провидца отвечает дед и добавляет, – Поешь – сходи к бабушке.

Я торопливо доедаю и бегом в комнату, рядом с «императорским» местом бабушки стоял уже приготовленный для меня стул. И началось… Хохоча над бабушкиным юмором, я в своеобразной форме, на примерах узнавал, вернее, познавал мир.

– Внучок, самое страшное – это когда говорят: «Подумай, перед тем как что-то делать». Это не всегда так: если ты действительно хочешь – то делай, если будешь думать – то не сделаешь никогда. – говорила, посмеиваясь, бабушка.

– Это как, баушка? – сверкая глазенками спрашивал я.

– А вот так… – отвечала она, – Ты ведь хочешь собаку?

– Конечно хочу! – выпаливаю я.

– Так что мешает? – продолжает бабушка.

– Мама против. – погрустнел я в ответ.

– Так собака-то твоя. Ты готов за неё взять ответственность? – выделяя слово «ты», проговорила бабушка.

– Я понял! Я всё понял! – закричал я в ответ, расцеловал бабушку и на улицу. Хандры не было, я могу всё, в меня верят, несмотря на возраст, в меня верят! Хотелось поделиться этим, но не с кем…

Между тем, народ собирался на улице, время девять вечера – время возвращения частного стада, у каждого дома с открытой калиткой стояли хозяева Мурок, Бурёнок, Красух и так далее. По негласному расписанию, жизнь на селе начиналась после вечерней дойки, поэтому молодёжь уже готовилась. И вот, поднимая клубы пыли и оставляя лепёшки, как лавина потекло стадо; на несколько сот дворов приходилось такое же количество коров… Хотя вру, плюс тёлки, бычки, и у многих были по две, а то и три коровы. И вот эта лавина, вперемешку с баранами, двигалась по улице. И не было ни одного дня, чтобы потом до полночи кто-нибудь не носился по селу в поисках баранов или коровы.

В середине стада, гордо тряся кольцом в носу, двигался чёрный приземистый бык. По слухам, он не раз уже менял пастухов, поэтому его боялись. Но когда он поравнялся с нашим домом – не знаю, почему, рука опустилась в карман, спички накрошились сами, жгут до упора, гвоздь зафиксирован… Бросок в быка, пугач попадает в бок, отскакивает и уже ударившись о землю… В общем, пугач с восьми серных головок спичек разнесло. Вернее, гвоздь вылетел точно, на мгновение стадо застыло, бык заорал (не замычал, а именно заорал) и началось…

Детство

Бык рванул со скоростью хорошей гончей собаки, разгоняя на своём пути всех вверенных ему животных. Я же, не ожидав такого, застыл с открытым от изумления ртом.

– Пугач отдай. – тихо проговорил невесть откуда-то появившийся дед. Я жалобно посмотрел на него, он вздохнул и произнёс, – Надо было чтоб выпороли.

А на другом конце улице бык, с красными от боли и страха глазами, как говорится, не вписался в поворот и, снеся створки ворот, гостеприимно снёс капот новой копейки главбуха тёти Оли, казалось бы все, но бык, будто понимая что свершилось непоправимое, и теперь одним битьем на скотном дворе не ограничится, видно совсем съехал с катушек и рванул «задами», тоесть огородами. Муж тёти Оли, дядя Серёжа, на свою беду возвращался огородами после банного дня, изрядно румяный после встречи с друзьями, с тазиком и авоськой, с грязным бельём, открывая калитку со стороны огорода, внезапно очнулся на куче навоза, снесенный мощным торсом быка. Как обошлось без серьёзных травм – тайна тайная, но в знак своего чудесного спасения дядя Серёжа напился в умат, избил тётю Олю, выпорол сына и, с чувством собственного достоинства, удалился через озеро к тётке Нине, местной давалке. Та имела неоспоримое преимущество, не имела не только коров, но и куриц, но был самогонный аппарат, который впрочем стоял без дела, ибо брага выпивалась раньше, чем приходила мысль о её переработке. Всё это я услышал, сидя на кухне, пока мою судьбу решали взрослые в «зале». Бабушка хохотала, дед усмехался, одна лишь мама с отчимом, дядей Геной (по совместительству сыном указанной выше Нинки), что-то пытались доказать.