Сергей Сибирцев - Приговоренный дар. Избранное

Я еще в творческом раздумье: где же и в котором часу сотворить творческий акт с этим потеющим господином…

Но самое скверное, что мне уже скучно. Мне кисло на душе, словно я наглотался без меры какой-то минеральной водицы, отчего в горле объявился гастритный непроталкиваемый комок. Он в сущности мифический, но от осознания этого неопровержимого факта нисколько не легче.

Художник с кислым катарным мироощущением, – что может быть незанятнее и подлее.

Я предчувствую, что и устранение этого самодеятельного гурмана будет никак незанимательным, и вечерние прессхроники поведают о сем рядовом событии скупо, с тусклым выражением засыпающего на ходу вечернего уголовного репортера, которому многочисленные умерщвленные трупы приелись до утренней похмельной тошноты.

Я уже сочувствовал будущему снурому хроникеру, выдавливающему из своего обширного хроникерского опыта какие-то занимательные краски-подробности.

Мне было жаль и публику, обожающую эту специфическую жизненную рубрику, когда после трудовых рутинных будней она уютно устраивается в домашнем продавленном кресле и любовно, и жадно устремляется к ней, ища там жутко растерзанные человеческие останки, с описанием инструментов и орудий насилия…

Репортер еще в похмельном профессиональном ожидании, трудящаяся публика в предвкушении, – а мне уже ведомо, что этот разговорчивый малый убудет в мир иной по элементарной прозаической причине: в связи с сердечной недостаточностью…

– Прошу прощения! Вы на сердце никогда не жаловались?

– На сердце? А почему я должен жаловаться на сердце? Батенька, зачем мне жаловаться на сердце, если я не осведомлен о его месторасположении. Я, батенька, не шучу. По школьной анатомии я помню, мы проходили… Где-то вот здесь. Я верно указываю?

– Нет, несколько ниже. Впрочем, я прошу прощения, что перебил вас.

– Да нет, ничего. А что, батенька, вас что-то беспокоит? То-то я смотрю, вы не притронулись к своей рюмашке. Правда, курите вы больше меня, грешного. А я вот не могу, чтоб не оснаститься огненной водицей. По правде говоря, коньяк не первый сорт. Но за неимением лучшего… Так вот, если вам не прискучила моя тема, а я полагаю, что на кредитных операциях я собаку съел, и прошу заметить – не одну!

Да, я осведомлен: мой лоснящийся моложавый господин съел не меньше дюжины всяческих собачонок-шавок – мелких, малооборотистых фирм и фирмочек, – из воздуха отечества миллионы пока еще не научились стряпать. И все коммерческие познания моего визави не от многочисленных платных курсов по грамотной спекуляции недвижимостью, деньгами и прочими ценными бумагами, а из самой практической гущи, в которой ему довелось еще вариться в светлые праздничные кумачовые годы советского режима.

Да, именно этот безо всякой конфузливости и рефлексии потеющий господин сегодня хозяин этой жизни, хозяин всех этих уныло улегшихся за окном необозримых российских загаженных, захламленных, неприбранных просторов. Вернее сказать, один из полноправных владельцев.

У этого сочащегося владельца есть собственные самолетные ангары, в которых покорно дремлют его личные самолеты на винтовой и реактивной тяге.

Он коллекционирует загадочные восточные фигурки нэцкэ и вертолеты, любовниц и авангардную постмодернистскую пачкатню, в которой наверняка ничего путного не видит.

Он уже позволяет себе быть не спонсором, не ростовщиком, но меценатом-филантропом.

Этот болтливый господин уже может плевать на всяческую благопристойность, и ужравшись на какой-нибудь очередной меценатской презентации, ужравшись в стельку, не употреблять патентованные чужеземные антиалкагольные пилюли, а затолкавши в рот замасленные собственные персты тут же, за банкетным столом облегчиться от желудочных масс, перенасыщенных всякой супервыдержанной божественной влагой: коньячной, винной и прочей. А затем, сбросивши лаковые на каблуках штиблеты, влезть в растоптанные подшитые охотничьи валенки и увлечь на модное ретро-танго очередную пиявистую секс-нимфетку из лицея, который финансируется из его личного благотворительного фонда «Юным дарованиям».

А нынче этот владелец своей подлой биографии путешествует инкогнито в обычном пассажирском поезде, направляясь в один из центральных городов России с якобы инспекционной – бухгалтерско-ревизорской целью. Этакий господин Хлестаков со всеми его хлестаковскими замашками, однако же в натуре не голодранец-чиновничешко, а как есть натуральный российский Ротшильд с возможностями члена Совета министров.

Несмотря на всю глянцево-блестящую вздувшуюся внешность мой визави непроходимо недалек и жаден. Правильнее сказать – неизъяснимо скуп, скареден и мелочен. Он не задумываясь рискует десятками и сотнями миллионов, но вместе с тем на гипотетическую телефонную приятельскую невинную просьбу: «Займи пару лимонов до пятницы, а?» он тотчас же бы разразился занудной тирадой классического жлоба-жадины. И приятель в следующий раз сто раз перекрестится, прежде чем вновь решится на незатейливое прошение о приятельском займе.

То есть этот набитый деньгами господин с неизменной страстью заключит с приятелем сделку, если сочтет ее последствия наивыгоднейшими для себя, для своего дела.

В сделке будут фигурировать акции промышленных гигантов, стратегическое сырье и прочие несметные ресурсы, лежащие ныне без движения, как бы даже безхозные, но которые он готов превратить в ценные бумаги: в акции, в сертификаты, в векселя.

Но занять школьному приятелю до получки… Какое, собственно, ему дело, что в младенческую пионерскую пору им пришлось делить школьную обшарпанную парту? Делить с этим неудачником, который, закончивши с блеском медвуз, ныне не способен содержать свое многочисленное семейство. Дипломированный доктор, а в собственной семье не сумел наладить приток народонаселения, – зачал пятерых и теперь нищенствует, как последний сомалийский негр!

В этом самодовольном, доморощенном денежном куле я, точно профессиональный актер, примеряющий роль туповатого и баснословно богатого персонажа, этакого баловня судьбы-злодейки, я, точно дотошный лицедей, изыскиваю какие-то крупицы, песчинки, вкрапления, фракции чего-то положительного, обаятельного, мужского, скрытно добродетельного. Но как ни тщусь, ни прилагаю все свои психоаналитические и умственные усилия – не нахожу, не вижу и проблеска неверного драгоценного золотника сердечности и соучастия в чьей-либо чужой, не собственной биографии.

Имея от природы злопамятную натуру, мой потеющий финансист с помощью изощренных номенклатурных упражнений выковал у себя такой злонамеренный, безоглядный характер, который вовсю и применяет в виде смертоубойного тарана, внедряясь в калашные, еще недавно немногочисленные ряды новоиспеченных собственников и финансовых монструозных акул, пожирающих вокруг себя менее приспособленных…