Мара Винтер - Не твоё тело

Пауза затягивалась. "Отсутствие" пришло, как третий в кухне, но пока молчало.

– Так – это как? – проговорила Тельма.

– Там, – Алекс с усмешкой махнула рукой за окно. – Там, в озере. Я тону, и это не кончается. Хотелось бы, чтобы уже всё… Любая жизнь, ты сказала, стремится к смерти. Зачем ждать?

– А выбраться из озера не хочешь? – язык метафор Тельме давался сложнее. – Или научиться плавать.

– А ты меня научить хочешь? – хихикнула Алекс. Она могла бы снова затащить оппонентку на территорию образов и символов, туманов и неопределённостей, где обитала давно и ориентировалась лучше. Могла, но не стала. – Что-то не хочется, если честно. Тут видишь как… Ты видишь – что? В мире происходит такое… Разочарование в человечестве неизбежно ведёт к разочарованию к себе, по причине принадлежности к нему. Разочарование в человечестве, если немножко умеешь думать и слегка за ним наблюдаешь, наступает неизбежно. Главное – смотреть, не отводя глаз на иллюзии. Насилие, ложь, тупость – это непростительно! Это нельзя, ни в коем случае нельзя принять, даже поняв причины… Наш школьный психолог говорит, что нужно уметь прощать, но такое нельзя простить, потому что прощение – это поощрение, а принять – значит, согласиться, что нормально, когда ребёнка избивает взрослый, называя это "воспитанием", главы государств, все до единого, врут своему электорату, а электорат, доверчивый, как стало свиней, идёт с восторгом убивать таких же, как он сам, только на другом языке говорящих, мало того – прикрываясь святостью, любовью, миром! Ты в этом мире предлагаешь мне плавать? Всё равно, что плавать в дерьме. Человек разлагается изнутри, как труп. Социум разлагается изнутри, как труп. Тут ничего не поделаешь. – Она закрыла глаза, сцепила колечки первого и среднего пальца на обеих руках, вздохнула, выдохнула. – Уж лучше озеро.

– Ты, которая вне чувствующей души – вне дерьмового мира тоже, – серьёзно отметила Тельма. – Ты ведь видишь это всё. Ты можешь на это влиять.

– Нет, не могу, – вскричала Алекс. – Ты, и мой отец, вы выбрали такую профессию специально, чтобы влиять, да? Чтобы противопоставить себя смерти, типа вы с ним за жизнь, бунтари, воины света, мать вашу! Но я не такая! Я вижу вас, как генерала из того китайского фильма, когда он стоит на горе мертвецов, а враги всё лезут и лезут, и он знает, что умрёт, что не может долго их сдерживать – никто не победит самой природы человеческой, агрессивной, уничтожающей себя и ближнего своего, так, за компанию… – Покусала губу, выдохнула. – Наверное, единственное, что может немного оправдать жизнь и сделать её сносной – то, что она конечна. Такой квест: найди в ней что-то хорошее, а потом умри.

– Ты можешь влиять на это в себе, Алекс. – На то, чтобы оставаться невозмутимой, у Тельмы уходило очень много сил. – Не в мире вообще. В себе – можешь. Влиять на то, что в тебе на это реагирует. Да, это жестокий мир, но он не настолько ужасен, как ты его видишь, – говоря ей, говорила себе. – Есть здоровая, базовая агрессия, – подняла руку, будто что-то держит на ладони, что-то важное, – без которой ты со стула не встанешь, будешь вялая, как тряпочка, зато вправду мирная. Та, что заставляет напрягать мышцы, искать еду, выживать. Болезнь в теле можно лечить, мы этим занимаемся. Болезнь души можно лечить, этим занимаются психотерапевты, которым ты не доверяешь. – Между строк осталось: «И не доверяю я». – Мир болен, это так. И что? Ты предлагаешь швырять со скалы всех калек, как в Спарте? Люди несчастны, потому что не знают себя.

– Даже не пытаются, – буркнула Алекс. – Мир не хочет лечиться! Он болен и хочет оставаться больным!

– Как ты? – в лоб спросила Тельма. – Ты хочешь выбрать смерть, не желая даже попробовать изменить то, что к ней тебя толкает.

«Как ты?» – ехидно спросил, там же, между строк, внутренний голос – саму Тельму. Лампы над баром шептали мягко, желтовато: больное – везде.

– Оно не изменится! Это невозможно! – Алекс чувствовала себя загнанной в угол. Синева блестела. Лицо вниз, капюшон – на голову. Жест: спрятаться.

– В мире нет. В тебе да. – Холод полз по позвоночнику Тельмы, крался дальше, в конечности. Она встала и закрыла окно, продолжая говорить. – У большинства людей нет выбора. До выбора нужно ещё дорасти. Иннерция толкает к судьбе. А дорасти, значит, подумать. Подумать – это свободное время. У тебя оно есть, у многих нет. Пирамиду Маслоу помнишь? Как можно думать о том, что ты такое, если твоей семье жрать нечего? Ты можешь думать, у тебя есть на это время, вот и давай: загляни в причину, обмани судьбу. – Села, вздохнула. – Послушай, в мире, как и в тебе, есть приятные и неприятные вещи. Не сами по себе, а для тебя – приятные или неприятные; сами по себе они, как жизнь: просто есть, просто происходят. Если посмотреть на себя, как на жизнь, – она посмотрела на Алекс, в чёрном балахоне с черепом, чёрных колготках, чёрных ботинках, – в ней всё хорошо таким, какое оно есть. Любым, – она сделала акцент на этом слове. – Это трудно увидеть. Чтобы увидеть, нужно перестать серьёзно относиться ко всему тому мировому дерьму, что так тебя беспокоит. Пока ты не видишь картину в целом, без эмоций (сама сказала, эмоции – это реакции тела на что-то вне его), ты не знаешь, от чего отказываешься. И, соответственно, не выбираешь – даже примерно, не говоря уже о выборе между равно понятными тебе вещами.

Алекс открыла было рот, чтобы ответить, но её опередили. Вошел её отец, а с ним и его младший сын, десятилетний Хантер. Их сходство не просматривалось по ходу дела, оно бросалось в глаза сразу, без прелюдий. Приехали из кружка единоборств. Мальчик неловко помахал Тельме, показал язык Алекс и убежал в свою комнату, переодеваться. Их мать умерла вскоре после рождения сына: рак захлопнул клешни на её горле. Дочь была слишком маленькой, чтобы хорошо её запомнить, и слишком взрослой, чтобы легко забыть.

– Привет, девчонки, – тепло, хоть и несколько устало, улыбнулся Пол. – Что с ужином? – Он так улыбался, что не ответить было сложно. Во всяком случае, для Тельмы. Глаза их встретились, секунду, или менее того, проблем не существовало.

– Я заказала еду из того ресторанчика, под горой, где тебе в тот раз понравилось, – сказала ему она, – курьер уже в пути.

– Смерть Райли тоже, по-твоему, просто есть и хороша любой? – рыкнула, наконец, Алекс в сторону Тельмы. Терпение её лопнуло. – «Как так можно, – колотило её, – говорить о каких-то ресторанчиках? Как так можно – сейчас?» – А для Матильды? Её жизнь изуродована! И что, ты тоже назовешь её горе реакцией тела? Реакцией на "нейтральную" смерть! Ей надо просто к этому относиться не так серьёзно, дерьмо случается! Без эмоций посмотреть на целую картину, где не он, а его труп, холодной головой, так ты советуешь? – передразнивала, паясничала, выворачивала смысл наизнанку. – Если так, то лучше уж прямо сейчас "нейтрально" повеситься. Выбрать не из двух, а против всех. К чёрту. – Она спрыгнула со стула и, мимо отца, вышла из кухни. Затопала вверх по лестнице, к себе.