Рей Эридан - Если не сегодня, то завтра

– Я просил принести мне воды, – прохрипел папа.

Краем глаза я видел, как ко мне приближается зловещая глыба.

– Извини, я занят, – сдержанно ответил я, стараясь контролировать голос.

Руки дрожали.

Глыба замерла, удивившись моим словам.

– И чем же таким важным ты можешь быть занят, бездельник? – ухмыльнулся он. – Что может быть важнее просьбы твоего отца?

Пальцы, как лапы хищника, обвили мое плечо, готовые в любой момент напасть. Я невольно дернулся. Пальцы сжались еще сильнее.

– Я делаю уроки.

Тяжесть его руки нарастала. Я больше не мог писать и тупо пялился на стол.

– Уроки? С чего это? – удивился папа и вырвал тетрадь из-под моих рук. – И это важнее моей просьбы?

Он потряс тетрадью у моего носа, будто бы это было последнее, чем я мог заниматься в жизни.

– Сейчас я закончу и принесу тебе воды. – В голосе послышался страх, но я по-прежнему не отступал. Глупость на грани с безумием.

– Но я хочу пить, – рявкнул он. – Ты хочешь, чтобы твой отец умирал от жажды?

Я потряс головой, не осмеливаясь посмотреть на папу.

– Нет, не хочу. Можешь, пожалуйста, отдать мою тетрадь, чтобы я доделал задание, а потом принес тебе воды.

Я протянул трясущуюся руку, белую и холодную.

– Принеси мне воды сейчас же, а я, так уж и быть, верну тебе эту несчастную тетрадь.

Такие простые условия, мне ничего не стоило сыграть по его правилам, но я уже знал дальнейший сценарий. Если бы я тогда отступил и согласился, то больше не смог бы вернуться к урокам. Эта история повторялась не в первый раз, я наизусть знал ее продолжение. Но тогда что-то неизведанное перемкнуло, сменило свое обычное русло покорности и безнадеги на новое направление. Этот раз был другой, маленькие проблески смелости и безрассудства надавливали на меня. Что-то внутри меня хотело узнать, что случится, если я начну сопротивляться. Что же будет? Что же?

– Нет, – раздался мой звонкий голос по комнате.

Ответ звучал настолько твердо, будто бы я мог встать и швырнуть это слово прямо ему в лицо.

Он наклонился ко мне так близко, что я почувствовал зловоние, выходящее из его рта.

– Что ты сказал? – Он швырнул тетрадь на пол.

Чудом удавалось сдерживаться, чтобы не заплакать. Очень хотелось забиться в угол и проплакать весь оставшийся вечер.

– Я сказал «нет», – спокойно ответил я. – Могу повторить еще хоть тысячу раз.

Я старательно отводил взгляд, когда тянулся за тетрадью, но как только я ухватился за ее край, босая толстая нога рухнула рядом со мной. В моей руке остался маленький кусочек обложки.

Волосы потянулись вверх, я – вслед за ними. Было очень больно, в уши бил собственный крик. На меня уставились два глаза полные презрения и ненависти. Ко мне ли они были обращены? К моей маме? К миру? Сейчас они смотрели будто бы сквозь меня. В тот момент я чувствовал себя маленьким безвольным комком страха, через который пропускали лучи ненависти. Я был лишь передатчиком, лишь безвольной пешкой.

– Кто тебя научил так разговаривать с собственным отцом? – Липкие слюни летели в мое лицо.

Вдруг раздался щелчок рядом с носом, сопровождаемый растекающейся болью. Резко потемнело в глазах, а через секунду я потерял сознание. В комнате повисла звонкая тишина. Последнее, что я услышал, были папины всхлипы и постоянные возгласы: «Я не хотел…прости…не хотел»

Когда я очнулся, было темно. Я медленно открыл глаза и не сразу понял, что не так. Картинка была неполной. Я осторожно ощупал лицо, правый глаз был забинтован. Голова раскалывалась, в горле пересохло. Я попытался сказать что-либо, но вышли лишь хриплые стоны. В комнате послышался шорох, я был здесь не один.

–Том, – позвал сонный голос «чудовища». – Ты очнулся! Я уже и не знал, что и делать. Как хорошо.

Естественно, Он не знал, что делать. Ведь тогда бы в больнице пришлось объяснять, каким образом его сын получил такой ушиб.

Противно.

Я опять попытался выдавить из себя хоть слово, но у меня ничего не вышло.

– Ты, наверное, хочешь пить? Сейчас принесу.

Удаляющееся шарканье. Меня начало тошнить. Не из-за травмы, не от боли, а от внезапной заботы. Она была чужда Ему. Никогда мне не удавалось вымолить у Него ни ласки, ни любви, а сейчас Он резко стал играть роль человека, которым никогда не был. Тошнота подступила к горлу.

Он пришел. Помог мне приподняться, поднес стакан к моим губам и наклонил. Вода была холодной настолько, что обожгла рот. Я чувствовал, как желанная прохлада растекается по всему телу. Боль и тошнота отступили, но лишь ненадолго. После Он уложил меня обратно, придвинул стул к кровати и сел на него.

– Я не хотел делать этого, – начал раскаиваться Он. – Я и сам не знаю, как это произошло. Ты понимаешь, я бы никогда не ударил тебя.

Слова врезались в голову с невообразимой болью.

Ударил меня.

Тогда я еще не особо понимал, что произошло, но стоило мне немного прийти в себя, как я все осознал. Это осознание ощущалось как озарение, нежели что-то другое. Озарение, которое не всем дано понять. Оно протекло по всему телу и вернулось. Я наконец понял, что Этот Человек не любит меня, что я одинок. Единственный близкий мне человек ударил меня. Когда ты любишь человека, то не будешь его бить, а Он ударил. Когда ты любишь человека, то не будешь убегать и оставлять своего сына на произвол судьбы, а мама бросила. Испытывал ли я злость или ненависть? Внутри ощущалось абсолютное ничто. Я был опустошен до дна, сил для борьбы просто не оставалось. Хотелось плакать, кричать и бить стены, но мое лицо осталось безучастным.

– Ну, что же ты молчишь? – подначивал меня Он. – Скажи хоть что-нибудь. Этого действительно больше не повториться. Да, я был дураком, но теперь я все осознал…

Он говорил о пустоте в пустоту. Осознал Он. Да ничего Он не осознал. Его внезапный приступ заботы и раскаяния вызван лишь страхом. Если бы я пришел на следующий день в школу в таком виде, то учителя бы сразу заподозрили что-то неладное. Начались бы вопросы, за вопросами последовали разборки и т.д. Вот что Он действительно осознавал.

– Мальчик мой. – Он положил тяжелую руку мне на голову. От внезапной волны отвращения я сразу же вздрогнул, отчего Он поспешно убрал руку. – Ну не сможешь же ты вечно дуться на меня. Прости же меня наконец.

Мерзость.

Все это время я смотрел на потолок. Он был жалким и унылым, как человек, который сидел напротив моей кровати. Паутина, поселившаяся в углах, треснувшая краска, покрывавшая всю поверхность. Хорошо, что сейчас темно, не видно его настоящего жалкого вида. И я уже давно не про потолок.

– Тебе придется пару неделек побыть дома. Я завтра позвоню в школу и предупрежу об этом, не волнуйся.

Он сказал с таким тоном, будто бы это то, что действительно должно меня волновать. Боже, какой подлиза. Он считает, что я ничего не понимаю. Я ребенок, я глуп, я беспомощен.