Дориан Этвуд - Хозяин леса

Несколько минут они молча разглядывали дыру, потом, кашлянув, Седрик пробормотал:

– Анна, умоляю тебя, позволь мне идти впереди.

Она не ответила, но по глазам мужчина увидел её согласие. Поставив девочку на пол, маг взял её за руку и направился через залу к следующему проёму.

– Сегодня день выдался просто ужасным, хочу, чтобы завтра было лучше. Почему так бывает, Седрик?

– Я не знаю, дитя. Жизнь ведь сурова, несправедливости хватает и всё не всегда складывается так, как нам того хочется… Нам сюда. – Они прошли по коридору, который был заметно чище предыдущего, и остановились перед большой тяжёлой дверью. – Твой отец, думаю, скоро сойдёт с ума, если мы не поторопимся, Анна.

– Я была неправа, да?..

– Да, дитя.

– Но он тоже!

– Анна. – Маг сурово посмотрел на девочку, слегка прищурив холодные серые глаза, и она сжалась под этим взглядом, похожая на провинившегося котёнка. Седрик поджал губы, опустился на колени, пачкая в пыли мантию, взял её за плечи. – Иногда взрослые бывают неправы, так и есть, но они очень стараются выглядеть мудрыми и справедливыми. И ты поступила отвратительно, маленькая принцесса, пойдя на такой риск. Твой отец испугался за жизнь своей единственной дочери так, как не боялся никогда. Прошу тебя, Анна, дай ему шанс.

Она смотрела себе под ноги, краем глаза видя поблёскивающие кольца на пальцах мага. Подумала, зачем ему столько украшений, даже на молодых придворных дамах и гостьях из других королевств она не видела столько золота и серебра, как на Седрике. Его голос звучал для неё далеко, эхом отдаваясь в голове, какие-то слова девочка уловила, какие-то остались для неё бессмысленными. Она как будто потерялась в своих же рассуждениях. Маг внимательно смотрел ей в лицо.

– Ты позволишь ему исправиться, Анна? Анна?

Анна подняла голову, сморгнула слёзы, выступившие в уголках глаз, кивнула. Седрик ласково обнял её, поцеловал в горячую побледневшую щёку.

– Всё будет хорошо, дитя.

Тяжёлые двери отворились, будто их распахнул порыв ветра.

Несколько разодетых вельмож стояли перед королём, почтенно склоняясь и мешая ему покинуть залу. Генрих нетерпеливо рассматривал их, разъевшихся, разодетых, довольных, а в голове то и дело возникал вопрос: «И почему они всё ещё служат мне, а не покоятся в какой-нибудь яме?»

Их было четверо, у всех пухлые рыхлые лица, толстые пальцы, торчащие животы. Свиньи в человеческой одежде, истинные животные, охочие до денег и роскоши. Чуть позже, думал король, нужно будет раз и навсегда разобраться с проклятыми подхалимами, покуда хуже не вышло. Король снова окинул их взглядом и резко спросил:

– Что вам нужно, господа?

– Ваше Величество, – начал один, самый упитанный вельможа почтенных лет, одетый в тёмно-синюю тунику. Пояс, затянутый кое-как, врезался ему в живот, поэтому старик поклонился едва заметно. – Ваше Величество, мы наслышаны о Ваших планах насчёт Великого похода. И… мы все обеспокоены этим. Неужели Вы хотите развязать войну?

– Почтенные господа, сейчас у меня нет времени обсуждать это с вами, мне нужно найти дочь. – Генрих попытался проскользнуть к выходу, но ему не позволили, поклонами оттесняя ближе к трону. Король пожалел, что заглянул в залу несколькими мгновениями ранее, а не пошёл искать Анну, скажем, в столовой.

– Со всем уважением, сир, – вступил в разговор ещё один вельможа, лет сорока, с сальными вьющимися волосами и жидкой бородёнкой, – принцесса никуда не исчезнет, а вот мы больше ждать не можем.

Генрих пронзительным взглядом посмотрел в глаза вельможи, тот поспешно поклонился, опуская взгляд, избегая встречаться с королём. Немного помолчав, правитель наконец проговорил:

– Мнится мне, что вы забылись, господа. Кажется, вам следует напомнить, с кем вы разговариваете.

– Сир, простите нашу дерзость, но мы боимся войны. Наше шаткое положение, то есть положение страны, разумеется, может пострадать ещё сильнее, если Вы пойдёте на соседнее королевство.

– Кто вам сказал, что я собираюсь уничтожать соседнее королевство? Если вы сейчас же не покинете зал, я позову стражу. Ваше положение станет не просто шатким – пол под вами провалится.

Они побелели, и только старик вышел вперёд и громко сказал:

– Король Генрих, замок полон слухами, даже стены говорят нам о походе. А поход это всегда война.

Король решил уступить. Подумав, он спокойно проговорил, положив ладонь на пояс:

– Что же, господа, вы правы. Я действительно хотел отправиться в поход. Не с целью завоевать, а с целью открыть новые неизведанные земли. Страна погибает, народ голодает, нам нужна плодородная житница. Её я и собираюсь искать.

– Все земли уже открыты, сир, мир не так велик, как Вы думаете!

– Мы не знаем этого, господа. Если мир мал, мы уйдем и вернёмся обратно в считанные дни. Если нет… что ж, я буду знать, что карты лгут. На этом аудиенция закончена, прошу вас удалиться.

– Но, сир…

– Стража! – Генрих начинал терять терпение.

В залу вбежали стражники, их было лишь двое, но и этого хватило, чтобы вельможи, сжавшись и втянув головы в плечи, ушли, стараясь не смотреть никуда кроме пола.

Генрих выдохнул, выпрямился, поправив на плечах накидку с меховым воротом, и направился в коридор, чтобы оттуда пройти в следующие покои. Ему нужно найти Анну немедленно, иначе его самообладанию придёт конец. Проклятые блюдолизы, как же быстро развязывается у стражи язык… Ничего, позже он обязательно поговорит и с магом, и с канцлером, и с военачальником. Кому-то придётся ответить за то, что о походе узнала половина замка, и ответ этот будет по заслугам.

Генрих не верил своим ушам.

– Не можете найти? То есть как это «не можете найти»?! – Проревел он сжавшимся от испуга слугам. – Если моя дочь не найдётся, каждый из вас, каждый отправится на эшафот!

– С-сир, – заикаясь, сглатывая на каждом слове, прошептал один из провинившихся, – юная госпожа так стремительно исчезла, не усмотрели, не доглядели, мы…

– Вы сборище болванов! Второй раз за день моя дочь сбегает и второй же раз вы не предпринимаете попыток найти её!

Король бушевал. Он понимал, что слуги не виноваты, они старались, как это только было возможно, ведь искать девочку сложнее, чем иглу в стоге сена… но, переполненный гневом, он не мог смириться с её исчезновением снова. Идти к перемирию с желанием загладить свою вину, но не обнаружить дочь в покоях – высший удар по самолюбию. Генрих оказался уязвлён, как ему виделось – одурачен. Его лицо покраснело от злости, кулаки в ярости сжимались и тут же разжимались от бессилия. Повержен, повержен! И кем? Собственной дочерью!

Дрожа, он стиснул зубы так сильно, что те скрипнули, и прохрипел, посмотрев через плечо на невысокого рыжеволосого слугу: