Мария Микийчук - Рассказы полутьмы. Marianna и другие

Преподаватель вскрикнул и опустился на одно колено, поднял руки, защищаясь.

– Стоп, – приказал Коля. – Яна, поле вокруг. Кирилл, закрывай. Олег, неси верёвки, свяжем его.

Близнецы глухо упали на асфальт, по которому совсем недавно так долго и ужасно цокали каблуки – теперь это казалось таким несущественным, действительно почти сном.

– Жай, снять поле, скан территории.

– Я не умею, – признался Жай.

Коля, не глядя наверх, продиктовал ему формулы и принцип. Жай заработал – в работе он гудел, как огромный шмель, от бурлящей в нём энергии. Коля проверил пульс у близнецов, через полусодранную кожу.

Мертвы.

– Никого нет, – сказал Жай через некоторое время. – Два наших преподавателя в здании.

Все снова выжидательно посмотрели на него.

– Перегруппировка, – коротко скомандовал Коля. – Все в здание. Сначала Катя, потом Кирилл и Олег с пленным. Энергетики с подпиткой и атакующие, поле не снимать, уменьшить до колонны. Кирилл, бери подпитку на себя, открой мне ход в Совет. Заявимся к ним сейчас с пленным и нашими раненными.

Все подчинились – беспрекословно. Они действовали под его словами, как хорошо отточенная машина, и Коля не успевал осмыслить это или порадоваться этому – он не успел пригреть власть на груди, потому что оперировал ею, как скальпелем, используя её исключительно для того, чтобы завершить операцию. Он просто гудел, как натянутая струна, потому что так было нужно – не потому что он обладал невероятными силами, а потому что он должен был. Потому что – мог.

В Совете на них смотрели нервно. Даже глава Совета постукивал красной ручкой по столу, нервный дробный стук, а остальные и вовсе переглядывались и шептались.

Измазанные в саже и крови, молчаливые, повзрослевшие студенты стояли строем. Говорил Коля – по ощущениям не говорил, а докладывал. Спокойно и лаконично, потому что было не до описаний. Пленного куда-то увели. Их преподаватели отправились в лазарет. Катю тоже пытались отправить в лазарет, но она осталась, отмахнувшись от своего сломанного запястья так, словно это было не дело первой необходимости.

– Что ж, – сказал Николай Юрьевич, глава Совета, – вы проявили себя, как герои. Мы выясним обстоятельства и дадим вам знать, пока что вы останетесь здесь, под нашей защитой.

Раньше это бровястое мрачное лицо Коля видел только в учебниках.

Студенты кивнули. Они все выстроились в линейку, но это была уже какая-то другая линейка, как будто по ней пустили ток внутри цепи, и Коля был частью этой линейки и чувствовал гудение проходящей через него энергии общности.

– Николай, – окликнул его Николай Юрьевич. – Подойдите, пожалуйста.

Коля подошёл и взглянул на него прямо и без восхищения – он слишком устал.

– Молодой человек, – сказал Николай Юрьевич тихо. – Скажите, пожалуйста, за всё это время вы ни разу не упомянули, а какая у вас сверхспособность?

– Разрешите, я продемонстрирую, – устало ответил Коля.

Отодвинул кипу бумаг и вытащил из-под них алый колпачок для ручки.

В позапрошлой жизни он был портным, в прошлой занимался поисками кладов, а в текущей хотел остаться навсегда.

Шамуви (или двадцатидевятилетние люди) умирали каждый раз в двадцать девять лет и возрождались в новой жизни, не утрачивая свои воспоминания, и Шор жил свою третью жизнь и уже приближался к своей третьей смерти.

Люди любили романтизировать шамуви, описывать случаи их многолетних трагических отношений с людьми, но на самом деле такие отношения, если и случались, были крайне мимолётны: проще всего было всё-таки заводить отношения с шамуви с разницей в десять лет цикла. Если рождались дети, один шамуви успевал вырасти до десятилетнего возраста и принять на себя заботу о ребёнке и партнёре. Не всегда было понятно, партнёра ли нянчит шамуви или общего ребёнка.

Шор вовсе не планировал брак и детей, все эти любовные отношения его не занимали. Ему не хотелось отвлекаться от жизни – каждая из новых жизней казалась ему подарком судьбы, и он старался прожить её жадно, с наслаждением, каждый раз вгрызаясь в новую, как в хрустящий пирог, не зная, какая начинка его ожидает.

Портным он шил великолепные платья и изменил историю моды, а потом переключился на шляпки – и наслаждался этим шитьём. После ходил в горы с ребятами, спал в палатках, наслаждался свежим воздухом и алчными мечтами о больших деньгах (которые он не сможет потратить в этой жизни, скорее всего, но почему бы просто не подумать об этом).

Каждый раз он заводил новых друзей, но через некоторое время странным образом оказывался в компании своих старых друзей тоже – и эта компания сливалась и становилась только больше со временем. Они как-то безошибочно узнавали его в толпе.

Некоторые даже утверждали, что он абсолютно так же выглядит, хотя Шор старался выглядеть хотя бы как-то иначе. Некоторые шамуви получали абсолютно другую внешность, а некоторые вовсе не менялись после перерождения.

В этой жизни Шор проколол себе левое ухо и набил татуировки – ему нравилось ощущение обладания телом, ему нравилось быть цельным и гармоничным. Он писал колонки в маленький журнал о природе и фотографировал природу. Постепенно его заметили и даже приглашали в большие журналы или ведущим на телеканал, но Шор отказывался – не только потому что скоро его ждало перерождение, но и потому что ему не хотелось менять ничего в его настоящей жизни.

Каждый день он вставал с птицами и ехал на природу. Ему нравилось это ощущение нового свежего дня, через который он нёсся в одиночестве, с привычной фотоаппаратурой. Он любил подкарауливать зверей, любил часами стараться сделать самый красивый кадр. Шор тонко замечал всё, что вокруг него происходит – вспорхнула горихвостка, качнулся лист волчьих ягод, задрожала трава – и на корни толстого дерева выползла тонкая ящерка. Всё её тело пересекал градиент из изумрудного в болотный, с принтом из темных пятен, почти как на закладках в учебнике.

Шор не мог объяснить, насколько он наслаждался этой жизнью. Сдавать свои тексты и фотографии в маленькую редакцию, в которой всегда пахло крепким сладким чаем и цветочными духами, в которой на подоконнике всегда цвела красным чахлая герань, а его начальница постоянно делала вид, что не очень довольна его материалом, хотя она была очень даже довольна.

Он любил и свою небольшую квартирку совсем недалеко от редакции – она, конечно, не была такой же большой и современной, как его первая квартира, но она была особенной для него, и он никак не мог понять, почему. Может, дело в том, как падали вечером солнечные лучи – или как ему было хорошо здесь. Иногда он просто садился на каменный пол маленького балкона, подставлял лицо солнцу и мечтал остаться здесь навсегда-навсегда, в каждом новом перерождении оказываться здесь – не в будущем «здесь», а именно здесь-и-сейчас, чтобы внизу лаяла чья-то собака, а дети дразнились на местного пьянчужку, а из кофейни напротив пахло ванилью и кофе, а ещё весь мир пах припорошенным осенью летом, с лёгкой крошкой прохлады в каждом пролетающем ветре.