Мария Микийчук - Рассказы полутьмы. Marianna и другие

Шор обожал дожди, а здесь дожди шли всю зиму, стирая краски с домов и небес, автоматически переводя в режим тяжёлой серости и все городские водоёмы, которых тоже было предостаточно. Дороги тоже становились зеркальными, а герань в редакции странным образом оживала в этой влажности и пускала новые побеги.

Лес в такие дни тоже был совершенно иным – и озёра, и реки. Ездить на них было сыро и многокапельно, в каком-то смысле даже одиноко, потому что большинство животных и птиц прятались во время сильных ливней. Но Шор любил этот промокший лес, капающий дождём с листьев во много ярусов. Он замечал, как торчат из рябой воды лягушки, закрывая то один, то второй глаз. Как роется у воды промокшая ворона, выкапывая смердящий труп рыбы и растаскивая его с заинтересованным цинизмом. Как хохлятся птицы, сидящие под тяжёлыми широколистными ветвями.

Каждый новый день нёс что-то абсолютно новое – именно поэтому читатели колонки никогда не чувствовали повторяемости, хотя, казалось бы, сменялись сезоны, а места оставались теми же: тот же лес, те же реки, те же озёра, те же трясогузки и соловьи, выдры и бобры. Но всё это изумляло и радовало Шора, и оказалось, что люди обожают смотреть на мир его глазами и видеть что-то новое в привычном, что-то красивое в обыденном.

– Не хочу умирать, – признался Шор неохотно Рару, одному из своих самых старинных друзей, тоже шамуви.

Рару было уже пятнадцать шестой раз, и он лениво тянул пиво, которое ему, как шамуви, продавали с десяти лет. От этого заявления он едва не подавился.

– Да ты что такое говоришь, брат? Ты же всегда был самым ярым любителем перерождаться! Новая жизнь – новые возможности, всё такое… Что же пошло не так?

– Я не знаю, – сказал Шор. – Когда я вечером сижу в комнате, мне слышно, как моя соседка играет на пианино. Очень красиво. А ещё звуки улицы, я люблю звуки улицы… Моя коллега, Аглая, такая низенькая и любит шоколадки, она так смешно хихикает, когда я приношу ей её любимый шоколад с миндалём, как будто это наша с ней общая тайна. В парке в соседнем квартале продают самый вкусный суп в стаканчиках, а книги в книжном магазине всегда такие интересные, словно их там подбирают. Эта дорога к лесу… Я не знаю, Рар. Что-то в этом городе есть такое, что-то в этой жизни есть такое, что село на меня, как авторская шляпа. И когда ты чувствуешь, как она сидит, ты понимаешь, что это точно твоё место, и тебе не хочется искать что-то новое или лучшее, потому что это – точно твоё, это твоё абсолютно. У тебя бывало такое?

– Никогда, – пожал плечами Рар. – Разве что с пивом. Но пиво можно взять в любой жизни, верно?

– Верно.

«Я не хочу», – думал он постоянно каждый день вплоть до дня своего двадцатидевятия. Не хочу, не хочу, не хочу, не хочу, не хочу. Я хочу это. Хочу мокрые резиновые сапоги, хочу смотреть на недовольно поджатые и плохо накрашенные губы своей пожилой начальницы, у которой постоянно не причёска, а воронье гнездо. Хочу птиц, хочу клещей с себя снимать, хочу не расставаться с фотоаппаратурой, хочу миндальные шоколадки таскать для Аглаи, хочу сидеть на балконе и золотиться солнцем. Хочу состариться здесь, как другие люди, не хочу новую молодую жизнь, не хочу реинкарнации, не хочу ничего этого.

Тем не менее, он завершил свои дела, разобрался со всем, пришёл день в день и не лёг умирать, как обычно это зачем-то делал. А сел на балкон, скрестил ноги и стал ловить закат во все глаза. Шор хотел умереть, видя свой последний закат здесь, в качестве себя самого, самой лучшей версии себя – настоящей.

Он встретил закат.

А потом встретил рассвет.

Молча, не веря, проверил: он не ошибался, конечно, он никогда не ошибался, и мир никогда не ошибался: шамуви всегда реинкарнировали в одно и то же время в один и тот же день. Его время было 11 часами вечера. А сейчас было шесть утра его двадцати девяти лет.

Он никогда ещё не встречал рассвет двадцатидевятилетним.

Так же в задумчивости он встретил Рара и других его друзей, пришедших забрать тело – это всегда была обязанность друзей, и, как ни странно, все всегда огорчались, видя своего друга мёртвым, хотя и знали, что он переродится через три дня.

– Посмотри-ка, Рар, – сказал Шор. – Я жив!

И тут он вдруг и сам понял и осознал: он жив! Он может не менять квартиру, не продавать аппаратуру, снова вернуться на любимую работу. Он жив!!! Он абсолютно и бесконечно жив – и так же абсолютно и бесконечно счастлив.

– Но как…

– Послушай, – вскочил с кровати Шор и заторопился. – Мне нужно в редакцию, попроситься обратно, вдруг они возьмут на моё место кого-то ещё!

– Кого-то ещё, – пробормотал Рар, глядя ему вслед. – Как бы не так, кого они смогут найти вместо тебя, если даже сама жизнь не отдала тебя в лапы смерти? – и посмотрел на своих ошеломлённых друзей. – Ну что… По пивку за бессмертие любви к резиновым сапогам?

Пространство небольшого катка на Автозаводе было освещено, а снаружи уходило две рыжие дороги в разные стороны. В остальном деревья и тропинки тонули в темноте, и от этого лёд казался сияющим островом звенящей жизни.

В раздевалке остро пахло баней: свежеспиленным нагретым деревом, а потом – только зимой и наступающим Новым годом. Гирлянды на сетке, обрамляющей каток, мигали.

Сбоку, через дыру в сетке, быстро залезали какие-то очередные подростки, все в чёрной дешёвой одежде, почти одинаковых куртках. Коньки болтались у них на сгибе локтей – никто их не ловил.

Когда ты один на один с замёрзшим зеркалом под ногами, ты можешь ни о чём больше не думать. Так легко гипнотически уставиться в лезвие под чёрными ботинками и просто скользить – ты скользишь по промазанным дорожкам, меняя их очертания, завихряя фразы, взрывая ледяную крошку во время торможения.

Иисус ходил по воде – ты по воде летишь, не касаясь её.

Паша вытер ледяной пот со лба. Ещё два круга, несколько конкретных отточенных движений.

Он выписывал на льду заклинание своими ногами, аккуратно и очень точно, максимально сосредоточившись. Никаких лишних движений, привлекающих к нему внимание, не взмывать в воздух, не показывать, что он умеет. Просто мягкий поворот, просто странные немного движения, словно он встал на коньки впервые (если бы!).

Маленькая девочка в лавандовом пальто прижалась к ограде, наблюдая за ним. Для неё каждое его движение вспыхивало розовым огнём, оставалось прочным следом – она видела творящееся заклинание в режиме реального времени и откуда-то знала, чем оно должно закончиться.

Поворот, мягкое скольжение – так близко к забору, видно, что под льдом зависли в этом краю пузырьки воздуха, один тёмный свёрнутый лист на самом дне. Начал падать снег, медленно накрывая каток пушистой ладонью.