Вячеслав Панкратов - Алькина война

…Что-то зашумело, задвигалось вокруг, заговорило неясными голосами. Туман начал раздвигаться, в нем пробилось светлое пятно, и через него Алька увидел два лица: одно знакомое, матери, чуть возбужденное, но улыбающееся, и еще одно женское, малознакомое, полное и темноглазое, суетившееся рядом. Алька почувствовал, что его тормошат, усаживают на кровати. Туман распадался, Алька уже начинал видеть всю комнату, но эта полная суетливая женщина рядом с матерью все теребила и тормошила его, загораживая собой картину. «Ну, засмейся, засмейся», – приговаривала она, преувеличенно смеясь и тыча ему пальцем в живот и ребра. Это было непонятно и неприятно: и зачем надо было смеяться, и зачем для этого надо было тыкать его в живот. И сам вид этой неспокойной женщины рядом с матерью тоже был неприятен. Алька попытался увернуться от ее рук, скорчил недовольную гримасу, но эта радостная сюсюкающая женщина, не понимая, продолжала теребить его, и он заплакал, отталкивая ее руки. Мать бросилась к нему, отодвигая женщину, та ретировалась куда-то в сторону, и Алька, еще через слезы, увидел, наконец, всю комнату, одновременно и знакомую ему, и чем-то необычную.

Комната была большая и светлая. У дальней от него стены слева была то ли печь, то ли шкаф, справа от него – окно и цветы на подоконнике, прямо по диагонали комнаты, в дальнем углу – дверь из комнаты, а перед ней, чуть рассыпавшись по комнате, толпились четыре-пять возбужденных женщин – это и было необычным. Возбуждение было радостным: женщины переговаривались, кто-то выбегал, возвращался, снова выходил; дверь то открывалась, то закрывалась, кто-то прибегал с известием и снова убегал, – видимо кого-то ждали. Мать подходила к Альке, успокаивала его, поглаживая по голове, но он уже сидел спокойно и широко раскрыв глаза с любопытством наблюдал за происходящим. Снова кто-то заглянул в дверь и что-то сказал, раздался общий вздох разочарования, и все слегка поникли. Но тут же дверь снова распахнулась, кто-то вбежал, сказал «идет», все радостно засуетились, и в дверь в окружении других женщин вплыл по воздуху квадратный светло-коричневый ящик с висящими под ним палками, а над ящиком, словно прилипнув к нему, – растрепанная огненно-рыжая шевелюра улыбающегося человека.

Человек этот не был знаком Альке и явно не женщиной, одет в мятый клетчатый костюм, все время что-то говорил, отшучиваясь от женщин, и все время крутился вокруг своего ящика. Палки под ящиком оказались тонкими ногами, и мужчина начал устанавливать его на эти ноги в центре комнаты прямо напротив Альки, не прекращая вертеться вокруг. Ящик то поднимался, то опускался, то придвигался, то прыгал назад, нацеливаясь в Альку круглым черным глазом; мужчина танцевал вокруг него со своей вьющейся шевелюрой, то прятался сзади под какую-то черную ткань, то снова выныривал. Рыжая шевелюра то исчезала, то выскакивала сбоку, пока, наконец, ящик не замер напротив Альки на одном месте, уставившись в него своим выпученным стеклянным глазом. Шевелюра последний раз выскочила из-под ткани, мужчина удовлетворенно замер, критически оглядел Альку, затем накинул на глаз ящика черную крышку, что-то громко перещелкнул за ним и что-то сказал женщинам. Все разом заговорили, показывая Альке на ящик: «Смотри, смотри туда, сейчас вылетит птичка!»

Алька замер в ожидании, глядя на ящик и не понимая, откуда в их комнате может взяться птичка и откуда она может вылететь. Не из цветов же, стоящих на подоконнике, ведь форточка у окна была закрыта, или может быть из ящика из-под тряпки, но Алька хорошо видел, что глаз у ящика стеклянный, и пролететь через стекло птичка никак не может. И какое вообще отношение имеет эта птичка ко всему происходящему?.. Но веселый рыжий уже взялся рукой за крышку глаза, ловко сдернул ее – все напряженно замерли, – а рыжий, очертив крышкой в воздухе два круга, снова ловко накинул ее на место. Женщины радостно загалдели и задвигались, словно свершилось какое-то событие, никакой птички ниоткуда не вылетело, а рыжая шевелюра снова затанцевала вокруг ящика, одновременно шутя и что-то объясняя женщинам. Затем мужчина подхватила свой ящик под брюхо, сдвинул ему ноги-палки и поплыл с ним из комнаты в дверь, раздвигая облепивших его женщин. Женщины потянулись за ним.

Голоса стихли, и в комнате остались только мама и Рита. Алька сидел, не понимая, что же здесь происходило: почему в комнате было так много незнакомых людей, почему они так суетились, кто был этот мужчина с ящиком и необыкновенными волосами, и зачем все кричали Альке про какую-то явно несуществующую птичку, вылета которой, судя по всему, никто и не ожидал, только зачем-то хотели, чтобы Алька смотрел вперед. Еще он запомнил подошедшую к нему мать, что-то говорившую ему и гладившую его по голове, сестру, с улыбкой заглянувшую ему в лицо снизу вверх и что-то сказавшую, но тут от разнообразия впечатлений и одновременно нахлынувших мыслей на него снова начал надвигаться туман, звуки стали затихать, и Алька закачался, поплыл куда-то, унося с собой в памяти светлую картину комнаты, полоскание женских тел и необыкновенную фигуру кукольного человека с рыжим ореолом вокруг головы. Выход в свет состоялся.

Впоследствии ни мать, ни сестра не могли вспомнить этого эпизода из их жизни и удивлялись деталям, которые описывал Алька. Алька в свою очередь был поражен, как можно было забыть эту великолепную картину и рыжую шевелюру фотографа над клетчатым пиджаком. Как достоверный факт, имелась фотография, привезенная из эвакуации, на которой Алька с влажными от слез широко раскрытыми глазами и полуоткрытым от удивления ртом сидит на кровати в одной вязаной распашонке, глядя чуть поверх объектива, и стыдливо прикрывает ладонью то, что и следует прикрывать мужчине, оказавшемуся без штанов. Как помнил Алька, стыд был здесь абсолютно не при чем, потому что о штанах он тогда даже не подозревал; просто его покачивало со сна, и чтобы удержать равновесие, он инстинктивно схватился рукой за первое, что попало под руку. Взгляд его был направлен чуть выше объектива именно потому, что он пытался поймать глазами обещанную птичку, а расширенные глаза и полуоткрытый от удивления рот явно подтверждали необычайность происходящих событий.

Но мать утверждала, что этот снимок был сделан еще до войны, в Харькове, и того, что Алька рассказывает, да еще в таких деталях в его возрасте никто помнить не может – ему не было тогда и десяти месяцев – так что скорее всего Алька что-то перепутал или даже нафантазировал. (Помнить, видите ли, нельзя, а нафантазировать можно!) По описанию Алькой комнаты все склонялись к тому, что скорее всего он помнит комнату в Харькове, но Альке почему-то казалось, что эта необыкновенная фотосессия проходила уже в бараке в Челябинске, и женщины водили фотографа из одной комнаты в другую, радуясь его неожиданному появлению в эвакуационном бараке