Евгений Фёдоров - Мельчает

В начале нулевых мы вместе с Йодо переехали в Питер из маленького шахтёрского города, где подружились ещё в шестнадцать, в первый же день знакомства сколотив рок-группу. Он знакомил меня с девушками, а я его – с самой разнообразной музыкой. До встречи со мной музыкальные предпочтения Йодо ограничивались парой-тройкой мёртвых наркоманов из девяностых.

Это прозвище дал ему я – за ломаную речь и настойчивое нежелание отвечать на те вопросы, которые ему задают: «Йодо, ты опять сошёлся с этой вздорной бабой?» – «Да, понимаешь, я уже и забыл на неё про месяц, а тут на концерте встретились». Или: «Йодо, сколько тебе лет?» – «Третьего числа у меня день рождения». Однажды он заявил участковому на соседей сверху, указав в качестве основания такое обстоятельство: «…всё время шумят и таскают в дом лиц нетрадиционной национальности».

Наша рок-тусовка на стыке веков ничем не отличалась от прочих таких же в десятках российских провинций. Одна часть неформалов мыслила себя эстетами, другая не мыслила вовсе, но, дополняя друг друга, обе они существовали в здоровом симбиозе, сплотившись в единой страсти на почве музыки.

К моменту знакомства с Йодо мелодичность моих первых звуковых опусов уже сменилась аранжировочными исканиями, а тексты начали оформляться в осмысленный, хотя и по-прежнему ещё – поток неокрепшего сознания.

Изрядно истрепав собственные нервы, я научил Йодо дёргать две струны на бас-гитаре в более-менее терпимой последовательности. Разыскав в тусовке человека с таким же сносным чувством ритма, мы вручили ему барабанные палочки и приступили к репетициям. Палочки вытачивали на токарном станке в кабинете трудовика, репетировали в актовом зале собственной школы. Тёмной стороной этого блата явилась обязанность проведения школьных дискотек и мытьё полов после них, сопряжённое с оттиранием рвоты десятиклассниц в каморке, что за актовым залом.

Диск-жокеем попсовых тусовок, наступая себе на рокерское горло, выступал Йодо. На просьбы поставить любую музыку, не входившую в список его предпочтений, он включал дурака:

– Эй, чувак! А поставь Johnny B. Goode!

– Что?! – в крике прикладывал он ладонь к уху.

– Johnny B. Goode!

– Какие Джонни? Куда бегут?

В такие моменты, чуя нарастающее недовольство зала, я взбирался на сцену, рылся под накрытой флагом РСФСР «диджейской стойкой» и совал в руки «диджея» диск Ace of Base или 2 Unlimited.

– Что это? – недоумевал Йодо. – Попса?

– Попса, – подтверждал я, – но хорошая.

– Это как? – изумлялся он.

– А это такая попса, которая, конечно, попса попсой, но ты её за это не осуждаешь.

Нехотя Йодо менял диск и, встречая многоголосый одобрительный гул, признавал мою правоту.

Иногда мы открывали нашим игрушечным рок-бунтом городские сейшны на двести человек, которые, собственно, и составляли бóльшую часть неформальной тусовки, и мечтали о том, как, переехав в Питер, станем самыми кассовыми кобейнами современности.

Мечты сбылись ровно наоборот, выродившись в тридцатилетнего менеджера по продажам Федю Кандышева и потрёпанного Йодо, стоящего на мокрой улице с гитарой без одной струны.

– Сколько лет! – неловко щурясь, произнёс он, протягивая руку с нестрижеными все эти «сколько лет» ногтями.

– А уж вёсен-то сколько, – пожал я ледяную ладонь.

Странное и неудобное чувство замахнулось на гортань, будто предуготовляя удар. Её сковало. Словно этих до пошлости дурацких лет прошло не пятнадцать, а пятьдесят. Я смотрел, как Йодо выгребает из чехла сотни и полтинники подаяния. Словно дальний родственник, с которым не виделись с детства, и что-то непременно нужно ему сказать, но на ум не приходит ничего подходящего и соответствующего ситуации. Не уйти же прочь – чувствительного Йодо, если он ещё не покрылся коркой, похожей на мою, это может просто растоптать. Если он и сейчас – такой, каким я его помню, он непременно докрутит в своей бедной голове целую войну с отвергшим его миром. Мгновенное и единственно верное решение пришло само собой.

– Выпить хочешь? – с облегчением выдохнул я.

Йодо взглянул на меня с собачьей надеждой и благодарностью. Грудь у меня сдавило и сердце поперхнулось. Я кивнул в глубину баров на Думской.

– В кабак? – насторожился он. – А дома у тебя выпить есть?

– Нет, – почему-то растерялся я.

– Ты что, алкоголик? – прорезалась былая и всегда непонятная мне ирония.

– В смысле?

– Только у алкоголиков в доме ни капли бухла не бывает, – он явно оклемался от внезапности встречи.

– Ну, сегодня – да, ни капли нет. И, скорее всего, я действительно алкоголик.

Он улыбнулся, на сей раз как-то по-родственному. Я хлопнул его по плечу.

– Чувак, не парься, есть у меня деньги.

Когда-то, бунтуя на родительскую стипендию, он радостно врывался ко мне домой с бутылкой, раскрывал морозилку, задумчиво глядел внутрь, осторожно помещал туда принесённое, захлопывал дверцу, следом заглядывал в холодильник и сочувственно тянул: «Мда-а-а… Вечный ты голодранец. Каждый раз вот так: придёшь к нему с водкой, а у него в доме – полпельменя».

В последнюю нашу встречу Йодо, накуренный до опухших глаз, пытался что-то объяснить коменданту студенческого общежития и двум милиционерам, сереющим в дверях его комнаты. Я в секунду и без разговоров был выдворен вон, как нелегал в чужой общаге, и последнее, что услышал, заходя в лифт, был смешливый голос Йодо, безоблачно и тепло разливающийся по площадке: «Вы – какие органы? Правоохранительные? Вот и правоохраняйте! Хули про меня-то доебались?» Следующее утро он встретил в военкомате.

– Пиво? – осведомился я, когда мы разместились в то-ли-баре-то-ли-клубе на пересечении Думской и Ломоносова – самом злачном рок-перекрёстке города.

– Я бы водочки! – приободрился Йодо, учуяв родные запахи, источаемые замызганными посетителями, преимущественно сизыми.

Бережно прислонив к стене покалеченную гитару в драном чехле, он рванул к барной стойке.

– И часто ты теперь по клубам да кабакам? – справился он, вернувшись через минуту с мутным графином в одной руке и двумя полными пены кружками в другой.

– Не очень.

– А работаешь где? – Его зад замер над стулом. – А работаешь вообще?

– В продажах, – нехотя признался я.

– Правильно говорить не «в продажах», а «продажник».

Он поставил водку с пивом на стол, излучая благость и комфорт, развалился на хрустнувшем стуле и, тут же подпрыгнув, снова ускакал к бару. Вернувшись с двумя рюмками и пачкой фисташек, он наконец устроился и не налил, а выплюнул водку из графина в рюмки со словами:

– Не понимаю, зачем тебе по клубам ходить, если ты и на работе отлично деградируешь.

Размышляя над тем, что его так оживило – наша встреча или бесплатная водка, – я выплеснул огонь в пищевод.