Алиса Тишинова - Букет из мать-и-мачехи, или Сказка для взрослых. #Мистический роман

– Надо же, – произнесла учительница.

Две Виктории часто и с удовольствием обсуждали журналы мод, наряды, рассматривали каталоги, что-то примеряли и покупали; иногда к ним присоединялись и другие учительницы. Женский коллектив…

Как-то раз учительница сказала «его Виктории»:

– А вы знаете, какая вы красивая? Просто интересно, знаете или нет…

Та смутилась, и не ответила.

А Арсен тогда сразу понял, почему ему так приятно смотреть на нее: правда, ужасно красивая… До того ему просто не приходило в голову выразить это словами… даже для себя самого. И внезапно он выпалил:

– Да! Очень! – и запоздало испугался, что сейчас она засмеется над ним, – по правилам взрослых. А она вдруг смутилась еще сильнее, улыбнулась тихонько, опустив голову…

И почему-то с каждым следующим днем она становилась красивее и красивее. Чудо? Или же… всё просто. Дали, наконец, отопление, – и она сменила толстые свитера и джинсы на платья, юбки и кофточки; перестала ежиться и дрожать, вечно прильнув к большому масляному радиатору. Стала больше улыбаться; улыбаться ему… А взгляд её – нижние ресницы размером с верхние, – просто гипнотизировал Арсена…

Уроки музыки проходили в большом зеркальном зале, очень холодном, – направляясь туда, Виктория обычно накидывала теплую шерстяную шаль. А если не успевала по какой-то причине, – тогда шаль приносил Арсен, и бережно укутывал ее плечи, улыбаясь…

Маленькая жизнерадостная музыкантша очень громко играла на большом фортепиано, и пела одни и те же распевки каждое занятие. Возможно, они лучше всего подходили для детских голосов и постановки речи, но надоели до смерти. Особенно надоела Арсену песенка про бедную «Старую синичку» с нудным-нудным мотивом. Встретившись взглядом с Викторией в зеркальном пространстве, он понял, что ей она надоела не меньше. Она выразительно закатила глаза к небу, заговорщицки улыбнулась, вздохнула, и встала.

– Мария Геннадьевна, – вежливо произнесла Виктория, – а нет ли у вас караоке с детскими песнями, и микрофонов?

На самом деле она уже давно приметила несколько микрофонов в шкафу, а прекрасная стереосистема и видеомагнитофон простаивали без дела, явно «не для этих».

– Ой… ну не знаю, – растерялась музыкантша. – Вы думаете, в микрофоны они будут петь?

– Давайте попробуем. Дома у Аси получалось, – Виктория нежно улыбалась.

Оживились все. Мария Геннадьевна включила телевизор и видео; Арсен пытался поучаствовать в техническом процессе, предлагая свою помощь, которая была категорически отвергнута, что, впрочем, не сильно его расстроило. Ася выбирала один за другим диски со знакомыми детскими песнями; остальные с любопытством наблюдали. Дружно решили послушать песни из «Красной Шапочки», «Буратино» и «Мэри Поппинс». Пели хором. Олег, конечно, не пел, но глядел на происходящее с интересом. Казалось, что здесь, в их маленьком мирке, происходит какой-то праздник, несмотря на рвущийся ветер и серое небо за окном. Сложную песню «Ветер перемен» Виктория тянула одна. Сейчас она казалась детям воплощением той самой волшебницы из кинофильма. Голос ее не был громким, но микрофон усиливал его, а пела она практически так же, как в кино.

«Уйду, когда ветер переменится; когда порвется цепочка», – говорила Мэри в фильме. Арсен помнил этот фильм, он смотрел его дома. Он не знал, что, волею судьбы попав в Лисовск, Виктория кормила и выхаживала старую дворовую собаку, и порой думала о том, кто же будет кормить Дружка, когда она уедет. А она непременно уедет, – не может же она всю жизнь провести в этом маленьком чужом городке. «Уеду, когда Дружок умрет», – как-то сказала она себе мысленно (Дружок был очень старым, но, на удивление, еще бодро пережил две очень холодные зимы). А этой осенью он исчез, чтобы больше уже не появиться… Виктория тоже тогда ещё не знала, что он уже не появится.

…На физкультуре Виктория играла с ребятами в волейбол, прыгала и азартно вскрикивала, совсем как девчонка-старшеклассница. А после, упав рядом на сложенные маты, – отдышаться, – они с Арсеном разговаривали, и в такой обстановке говорить оказывалось почему-то легче. Наконец он смог более-менее связно высказать печаль по маме и дому; рассказал про старшего брата Мишку, которому и не думал завидовать, несмотря на его успешность, – напротив, гордился братом. Про свой город и дом; про кота Ваську. Про то, что в спальнях интерната холодно, а книжек мало. И всё равно она понимала не все слова, но слушала серьезно, задавала вопросы…

Однажды Виктория заметила какое-то пятнышко на его щеке, – на физкультуре немудрено испачкаться. Она извлекла из сумочки свой платок, подошла близко-близко, так, что сердце замерло, и вытерла платком его щеку… Ничего особенного, и другая воспитательница могла бы так сделать. Но её личный платок, а не какая-нибудь бумажная салфетка; и то, что она сделала это сама. Другие просто послали бы умыться, вот что. Да ну, глупости он выдумывает, здесь же просто не было умывальника рядом…

В какой-то момент Арсен понял, что ему не слишком приятно знать, что у Виктории есть муж. Хотя это, разумеется, ужасно глупо. К тому же она вообще здесь временно, и скоро уедет. Грустные разговоры об этом велись все чаще.

Оставался один день до каникул, когда все ученики, кроме сирот, разъезжались по домам. Виктория одевалась, собираясь идти домой. Ребята тоже столпились у шкафа с одеждой: переодеться и идти в столовую. Она уже накинула шубку и шарф, – и вдруг легко, почти невесомо дотронулась до плеча Арсена. Он обернулся, – догадавшись каким-то природным чутьем, мгновенно приблизился, – и она поцеловала его в краешек губ… Скорее всего, это вышло случайно, он просто повернулся слишком резко… его словно обожгло.

– Пока, – прошептала она беззвучно.

– Пока, – хрипло и тихо отозвался он… Да полно, было ли? Ведь в следующее мгновенье она была уже далеко, до него донеслось бодрое и громкое:

– До свидания всем!

А он стоял у шкафа, застывший и потрясенный, хотелось смеяться и плакать одновременно…

Вечером за ним приехала мама, и они спешили на последний автобус, а после того, долгой блаженной ночью под стук колёс поезда он вспоминал нежное прикосновение губ, недоумевая, было ли оно, или же ему лишь померещилось… А затем начались каникулы. Целая блаженная неделя дома… Она перечеркнула всё; только пролетела очень быстро.

Когда он вновь вернулся в интернат, ничто не радовало. Он опять смотрел в пустоту, и чувствовал себя в каком-то полусне. Даже Виктория казалась лишь тенью, а он был погружен в свою печаль. Виктория – первая кричала и возмущалась… А вторая смотрела всепонимающим взглядом.

В конце недели весь класс, кроме него и Олега, которому было все равно, – или же его эмоции были слишком глубоко запрятаны под толстой броней, защищающей слишком ранимую душу, кто знает? – разъезжался по домам. За Пашей приехал толстый громкоголосый папа, в точно таком же полосатом свитере, как у сына. Это было бы забавно, если бы Арсена вообще могло что-то развеселить сейчас. Не могло. Он сидел на корточках возле выхода, и, вытянув длинную ногу, вяло зашнуровывал ботинок. Виктория подошла все-таки, взглядом и губами обозначила: