Дарья Гущина-Валикова - Кира и наследники. Роман

– Да. Я тут, кажется, заблудилась.

– Ищешь кого-то конкретно? – спокойно проговорила она, задумчиво меня разглядывая.

– Ну да: Серов там, Нестеров и все эти ребята, – пробормотала я.

– Ты почти у цели. Я-то ведь уже возвращалась – тебе навстречу, как выясняется. Так пойдём?..

Мы отправились к «тем ребятам», потом прошли и до самого конца экспозиции; я, впрочем, уже была в слегка оглушённом состоянии и воспринимала всё не вполне отчётливо.

– Ну что, вернёшься куда-то ещё? – осведомилась она, дотоле следовавшая за мной на небольшом расстоянии.

Я честно сказала, что – нет, устала, и даже на персональную выставку в финале (не помню даже, кто там был – Филонов? Ларионов?) никаких сил, пожалуй, не осталось.

– Понимаю, – сказала она. – Это тяжко, всё за раз, когда сосредоточишься. Я вот тоже притомилась…

Что ж – пошли забирать вещи: простой куртец спортивного покроя (мой) и её куртку – замшевую, цвета хорошо проваренной сгущёнки. А также – тёмную широкополую шляпу, окончательно придавшую её прикиду что-то не то ковбойское, не то даже мушкетёрское. Смотрелось это, впрочем, на ней вполне органично, ни капли маскарада.

– Ну как Комарово? – спросила я, чтобы нарушить молчание. И добавила: – Я вчера услыхала случайно – по телефону…

– Сорвалось Комарово! Но оно и к лучшему – видишь, сюда зато выбралась. Твоя идея насчёт Русского очень мне вчера понравилась… Торопишься?

– Нет, совсем нет, – ответила я.

– Тогда присядем?

– Ага.

Мы вышли из дворцовых ворот и нашли свободную лавочку на местной «ватрушке» с Пушкиным в сердцевине. Кира достала пачку «LM» и зажигалку, снова по привычке предложила мне, некурящей; затем не спеша закурила сама.

– Между прочим, я вчера забыла договориться о фотографии! – осенило меня вдруг. Ну, хороша «журналистка»!.. И как же повезло, что мы встретились. А вообще, – фантастика, что Кира Колесникова сидит тут и разговаривает со мной, как ни в чём ни бывало; ещё несколько дней назад я и вообразить такого не могла…

– Тут у меня нет ничего, но я могу дать один московский телефон, там что-нибудь отыщут и передадут…

Кира проговорила это как-то безучастно – неужели ей совсем без разницы, как будет выглядеть в газете? Несмотря на рассеянный тон, она смотрела на меня очень внимательно, сосредоточенно, словно собираясь спросить или сообщить нечто важное.

Я уже вся подобралась в ожидании, однако вопрос, который последовал, был вполне безобидно-прост:

– А ты как живёшь – одна или с родителями?

– Одна.

– А братья-сёстры есть?

Вздохнув, я кратко изложила ей про свои родственные отношения.

Кира сочувственно помолчала и вдруг как-то очень легко и просто заговорила о себе:

– У меня тоже мать умерла – одиннадцать лет назад. Только вот мой родитель жениться больше и не думает, предпочитает свободный полёт. Так что мои братья-сёстры по всему свету раскиданы. Колесниковой, правда, числюсь только я. Хотя, по агентурным данным, и сын у него имеется в Удмуртии, и даже двойня в Пловдиве…

Она аккуратно отправила окурок в урну и, беспечно улыбаясь, добавила:

– Понимаю-понимаю, звучит не ахти как экзотично. Вот если б, скажем, три сына на Таити и дочь в Фонтенбло!.. Но – чем богаты…

Я хмыкнула, немного удивляясь такой открытости – это вам не моя, к примеру, зажатость…

– А ещё у меня есть брат по матери. От первого её брака. Ему уж сорок, он чиновник в Самаре, при губернаторе… Редко видимся, племянников почти не знаю. – Она помолчала. – Вот Ник, он всегда в таких случаях сетует, говорит: только у нас, русских, подобное бывает…

– А он что, разве умеет разговаривать? – не удержавшись, вставила я.

– Умеет, умеет, – рассмеялась она; в её смехе прозвучала какая- то виноватая нежность. – Только ленится… Ну что ж, он прав – у нас, у русских, дружеские связи бывают важнее родственных, правда?

– Пожалуй, – согласилась я.

Мы поднялись со скамьи и побрели по площади, частично огороженной, – её мостили плиткой. На углу Кира сказала, кивая на какой-то, тоже ремонтируемый, ход в подвал:

– А вот тут и была «Бродячая собака», знаешь?

Я не знала, я вообще мало чего знала в Питере. И в замешательстве задала ей детский вопрос:

– А ты что больше любишь, Петербург или Москву?

Она, тихо посмеиваясь, покачала головой, посмотрела на мутные воды канала Грибоедова, к которому мы как раз подошли; затем некоторое время разглядывала теснящиеся по обе стороны старые дома, с занавесками в окнах, бельём на балконах, где жили и живут обычные люди, что для меня лично было особенно замечательным – в московском-то центре такого осталось совсем немного, у нас ведь, как известно, в основном всякие офисы в полный рост, да флаги экзотических посольств на особнячках русского модерна… Наконец, она вымолвила:

– Москву, конечно, Москву, но…

– Но сейчас – Питер, – подсказала я машинально, вспомнив свои утренние ощущения.

– Точно! – быстро ответила Кира, снова пристально взглянув на меня. – В данный конкретный момент я больше люблю Санкт-Петербург.

Мы миновали канал, добрели до Мойки и зашли там в какую-то полуподвальнную кафешку на пять от силы столиков, оказавшуюся совершенно пустой. Где она взяла себе двойной эспрессо, а я – чай с лимоном. После чего рискнула предложить некогда излюбленную игру, спросив:

– В чём сбой – в Москве или в кофе?

– Сбой?

– Ну, я имею в виду, что в этом банальном ряду предпочтений: «Москва – чай – собаки» или наоборот, «Питер – кофе – кошки» и так далее, почти каждый человек, по моим наблюдениям, вдруг на чём-то словно сбивается и нарушает логическую цепочку…

– А «так далее» – это…?

– Ну, как же, – обычно ж все выстраивают всякие пары типа Ахматова – Цветаева, Пастернак – Мандельштам, Толстой – Достоевский, или там вовсе: опера – балет, кино – театр… Дело известное.

– Ну да, продолжай…

– Ну, и вот, допустим, Бродский. Конечно, его приоритеты: Петербург – кошки – кофе – Мандельштам…

– Ясное дело, – подтвердила Кира, слушавшая вполне заинтересованно. – И?..

– И потом вдруг: Цветаева вместо Ахматовой! При всём известном пиетете к последней. Не странно ли – хотя бы на первый взгляд? Вот я и хотела узнать, что в твоей линии норма, а что как раз нарушение – кофе или Москва?

Кира рассмеялась:

– Кофе я вообще-то потому заказала, что не признаю чай в пакетиках. На мой привередливый вкус это всё равно что кофе растворимый, его терпеть не выношу. Впрочем, – добавила она, – было время, по полбанки какого-нибудь мерзейшего «Пеле» за ночь – и ничего. Разбаловались мы тут за последние годы!.. А в принципе-то – лучше настоящего хорошего чая, по мне, ничего и не бывает. Так что можешь смело записывать: Москва – чаи – собаки – Пастернаки… – Тут она ненадолго задумалась, после чего сказала: – Но, пожалуй, – Ахматова. Вот тебе мой сбой!.. А что, кстати, Толстой – он по «московской» линии?..