Юрий Кубанин - Всё не так, ребята!.. Рассказы о себе, любимом. И не только…

Дядя Лёня, помнится из обмолвок родственников, был призван в первые дни войны. Невозможно представить, чтобы он и тысячи других наших соотечественников – солдат Великой Отечественной – «попридерживали» свою храбрость, дожидаясь указа об учреждении столь высокого знака воинского отличия, сулящего в мирное время завидные льготы. И как тут не вспомнить куплет песни на стихи Михаила Матусовского из фильма «Щит и меч» – ещё одного советского киношедевра:

Солдат хранит в кармане выцветшей шинели

Письмо от матери да горсть родной земли.

Мы для победы ничего не пожалели.

Мы даже сердце, как HЗ, не берегли.

Что пожелать тебе сегодня перед боем?

Ведь мы в огонь и дым идём не для наград.

Давай с тобою поменяемся судьбою.

Махнём, не глядя, как на фронте говорят.

…

В одном из исполнительских вариантов песни, доводилось слышать, поётся: «И даже жизнь мы как НЗ не берегли». Как бы кем ни пелось, а не будь таких, как дядя Лёня, не было бы и таких песен. Берущих за душу всех тех, кто гордится судьбами отцов и дедов. А для кого-то, сегодня, уже и прадедов.

Этот рассказ – один из миллионов возможных, судя по числу участников светлых поминальных шествий 9 мая каждого года по всей стране. Рассказ – персональная частичка Истории Отечества. Истории непридуманной. Из первых уст.

Старшая из пяти сестёр моей бабушки – бабушка Лена, которую по-домашнему называли Лёлей, достигла из всех из них, уроженок большой кубанской станицы Успенской, высокого по тем временам общественного положения. Высокого не по табелю о номенклатурных рангах, а по людским тогдашним понятиям. Была она сельской учительницей на полустанке под Минеральными Водами. Муж её – Иван Трофимович Маслов, служил на железной дороге билетным кассиром. Скромная должность даже для большой станции. Маленький же чин – маленькие и выгоды. Среди них главная, если не единственная – служебная квартирка без удобств. Смежная двушка с саморучно пристроенными сенцами в первом этаже пристанционной двухэтажки. Крохотная спаленка выходила окном в пасторально-поленовский дворик, а два окна «залы» смотрели на узенький станционный перрон всего в трёх десятках метров от дома. До появления локомотивов на электротяге паровозы пассажирских поездов, идущих в сторону Москвы, останавливались аккурат напротив их окон, и всё время стоянки привычно пыхтели, с шипением стравливая из котлов избыточный пар. Трогаясь в путь, они давали протяжный басовитый гудок, с грохотом шатунов пробуксовывали, лязгали вагонными сцепками и, стронув состав, пронзительно-победно свистели. Вырывающийся из выпускных клапанов поршневых механизмов пар в безветренный день влетал в раскрытые форточки.

В промежутках между пассажирскими поездами по рельсам безостановочно грохотали, сотрясая капитальные стены, тяжёлые наливники, волокущие в цистернах свой стратегический груз из Баку вглубь России. Специфический дух нефтепродуктов вперемешку с едким креозотовым благоуханием железнодорожных шпал «воздуху не озонировали». Та ещё деревенская идиллия.

А жили – не тужили, как мне, пацану, тогда казалось. Да за спиной дяди Вани по-другому и быть не могло. Завидной был воли человек и решимости. Задумал он бросить курить.

Не знаю, кто ему присоветовал, но способ термоядерный. Не пытайтесь повторить, кого заинтересует. Как очевидец, удостоенный в педагогических целях роли ассистента, предупреждаю.

Летним погожим утречком, натощак, дядя Ваня устроился на скамеечке у входа в дом, рядом поставил ведро колодезной воды, раскрыл непочатую пачку крепких папирос.

– Смотри, да на ус мотай! Чтобы потом от этой гадости так не избавляться, лучше и не пробуй никогда.

Не без видимого удовольствия выкурил одну и дал мне знак зачерпнуть. Выпил крупными глотками до дна и вновь закурил. Я протянул ему вторую кружку…

За давностью лет не вспомнить, после которой папиросы дядя Ваня начал зеленеть. В буквальном смысле. Уже «через не могу» он ещё покурил. Его вывернуло в заранее приготовленное поганое ведро. Моё солнечное сплетение солидарно тоже свело судорогой, но надежды на финал добровольной экзекуции не оправдались. Ритуал продолжился. Для закрепления успеха.

Остаток дня дядя Ваня провел в постели, попивал помалу тёплый сладкий чай, дожидаясь восстановления натурального цвета лица. Сколько я потом ни приезжал к ним в гости, табаку в доме больше не замечал.

Из сегодняшнего дня Иван Трофимович видится не только волевым и решительным человеком. Ещё редким, и удивительным. И вот почему.

Всю Великую Отечественную дядя Ваня провоевал в пехоте. Солдатом. Не Гвардии Рядовым. Сколько молодых бойцов погибло в первый же свой день на передовой – не счесть! Прошагавших же полстраны, а затем и пол- Европы с 22 июня сорок первого и до 9 мая сорок пятого – единицы. «Жди меня, и я вернусь, / Всем смертям назло. / Кто не ждал меня, тот пусть / Скажет: – Повезло».

С войны дядя Ваня вернулся даже без лычек ефрейтора. Но с трофейным немецким аккордеоном. И трофейным же сифилисом. Диагноз для него самого стал открытием. На маршах, в окопах и в атаках не до ревизии гениталий. Когда бабушка Лёля занемогла до такой степени, что пришлось обследоваться, вердикт врачей был безошибочен и суров. С почти гневным утвердительным вопросом: «Как же вы так болезнь запустили!».

Как? Уклад сельской жизни не позволяет бегать к фельдшеру по каждому чиху. Тем более по поводу «звёздной сыпи» – субъективно безболезненного симптома второй фазы заболевания, докучающего лишь косметически и гаснущего без всякого лечения через несколько дней. А что само бесследно прошло, то быльём и поросло. Так и запустили фатальное для бабушки заболевание. Гены и конституция, не в пример мужниным, оказались слабоваты против недуга, от школьной доски до нерабочей группы инвалидности отмерили один шаг.

– Ох, внучок, береги здоровье! В пузырёчках и в порошочках его, потерявши, уже не найдёшь… – внушала она мне, кивая на тумбочку, до краёв уставленную флаконами и коробочками с аптечными сигнатурами.

Хозяйство легло на плечи дяди Вани. Хотя, какое уж там хозяйство у четы с таким достатком. Пенсия по инвалидности да мизерная зарплата. Самая дорогая вещь в доме – вражеский аккордеон. Инструментом никто не умел пользоваться, включая соседей, но его не продавали, держали для того, для чего, собственно, и везли «на перекладных» весь обратный путь от Берлина до Ставропольщины. Для красоты.

И то! Зелёный с перламутровыми разводами корпус, бело-чёрные клавиши ладов, слоновая кость переключателей регистров, бархатистая густая синева мехов… Глаз не оторвать. Особенно на фоне спартанской обстановки жилища. Радужно-яркий, фантастический предмет. На видном месте, под кружевной салфеточкой домашнего плетения…