Юрий Кубанин - Каша в голове. Иррациональные рассказы

Дизайнер обложки Юрий Кубанин

Иллюстратор Иллюстрация с сайта Pixabay.com

© Юрий Кубанин, 2022

© Юрий Кубанин, дизайн обложки, 2022

© Иллюстрация с сайта Pixabay.com, иллюстрации, 2022

ISBN 978-5-0056-8394-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

О моей стране сегодня в Википедии написано достаточно. Но в тот ужасный год, о котором пойдёт речь, я даже не предполагал, что в недалёком будущем появится такой мощный информационный ресурс как Интернет. А ведь был я человеком, что называется, «в теме» – журналистом левой газеты «Либерасьон». И уж совсем не ожидалось, что вся эта умопомрачительная технологическая благодать свалится человечеству в руки без моего при сём присутствия. Хотя было мне тогда едва за двадцать. И был я отменно здоров, и сегодня мог бы только-только подбираться к пенсионному возрасту. Мог бы, да не смог…

Так вот, в числе исторических кульбитов, совершённых моим отечеством, имеется и тот самый, беспрецедентно постыдный. Та чёрная страница истории, которую многие хотели бы забыть, как кошмарный сон. Мнения о событиях той осени по сей день противоречивы и поляризованы. В отличие от фактов, с которыми, как известно, не поспоришь.

Цитата из Википедии: «Официально состояние „осадного положения“, введённого при совершении военного переворота, сохранялось месяц после событий сентября. За этот период было убито свыше 30 тысяч человек».

Почти дословно.

По грубым подсчётам, тысячу в сутки приходилось умерщвлять. Четыре десятка в час, полторы минуты на персону. Это если не спать и не есть, в режиме нон-стоп. Даже если вы не заплечных дел мастер, и не в курсе требований профессиональных нормативов, согласитесь, надо было очень сильно постараться достичь такого впечатляющего результата.

Они и старались. В столице ещё местами вспыхивали перестрелки между сторонниками власти и путчистами, ещё не пал Дворец Президента, а зачистка уже шла полным ходом. Настолько они были готовы к успеху.

Когда меня ночью привезли на стадион, на поле яблоку негде было упасть. Сидели только те, кто не мог стоять. Лежали только те, кто уже не мог сидеть. По периметру трибун в первых зрительских рядах расхаживали солдаты с винтовками, чуть выше устроились пулемётчики. Овалы гаревых легкоатлетических дорожек клубились кольцами колючей проволоки. Кое-где в ней были прогалины, для «ротации кадров», с охраной подле. Прожектора светили на полную.

Меня впихнули в толпу испуганных избитых людей. Многие были окровавлены, бедняга рядом со мной баюкал сломанную руку, кто-то пытался поверхностно дышать, чтобы не тревожить лишний раз дыхательными экскурсиями грудных клеток, отбитых прикладами до баклажанной синевы. Ни у кого не было никаких вещей, кроме той одежды, в которой их застали.

Царило подавленное молчание. Даже те новички, кто начинал сгоряча уверять ближайших соседей в том, что схвачен, со всей очевидностью, по недоразумению, быстро догадывались – вероятность выскочить из этой мясорубки, пусть инвалидом, весьма умозрительна. «Фарш невозможно провернуть назад» … И замолкали, погружаясь в себя.

Обеспечение жизненных функций было организовано исключительно рационально. Еда и питьё не предусматривались ввиду спорой работы конвейера дознания. Отправление физиологических потребностей, если у кого-то они успевали возникнуть, производилось по месту присутствия и не встречало возражений со стороны администрации фильтрационного пункта.

Примерно с той же скоростью, с которой со стороны восточных трибун подвозились новые несчастные, со стороны западных с поля забиралась группа в несколько человек и уводилась куда-то в помещения под трибунами. Время от времени кого-то выкликали через рупор по имени. Затаиться, в надежде, что пойдут искать и не найдут, было невозможно по моральным соображениям. Если в течение пяти минут трансляции никто из массы не протискивался к пришедшему конвою, в толпу наугад производился выстрел. Трупы не убирали. Стоны раненых игнорировались. Убойный этический аргумент для хитрожопых.

Утром настал мой черёд. Меня провели под трибунами в одну из раздевалок. За столом, с внушительной горой канцелярских папок, сидел армейский лейтенант, с красными от бессонницы склерами глаз.

– Назовитесь.

Он полистал порядком обтрёпанный список перед собой, нашёл мою фамилию. Затем отыскал в кипе бумаг моё досье. Развязал тесёмки, извлёк один из последних номеров газеты. В ней была заранее раскрыта страница с моей статьёй: «Революция или реформы? Справедливость как высшая цель». Текст был обрамлён красным жирным фломастером.

– Вы писали?

– Я. А что там не так?

– Понятия не имею. Я не цензор, – и скомандовал конвоиру, ждавшему в углу. – Сержанта ко мне!

Явился сержант, отрапортовал по форме.

– Забирайте, до полного комплекта, – распорядился лейтенант.

– Погодите! – запротестовал я. – За что меня? Что происходит?

– Там объяснят, – пообещал офицер тоном, показывающим, что разговор закончен.

Передо мной выросла фигура сержанта.

– Руки!

На моих запястьях замкнулись наручники.

– В туалет хотя бы можно? И попить.

– Выведи его, – разрешил лейтенант. – А то ещё обделается по дороге.

Он зачеркнул в списках мою фамилию.

Когда распахнулась дверь кабинки, я на мгновение замер. Пол был залит мочой, видимо, не мне первому оказали милость. И, похоже, тотально у всех тряслись руки.

Я был бос. Меня взяли в пижаме и шлёпанцах, которые слетели по пути. Подобрать их не довелось. Заминка пресекалась ударом приклада в позвоночник. И это было самое деликатное из возможного.

– Чего заснул! – проявил нетерпение сержант.

Я шагнул в липкую лужу. Оказалось, наручники, если они надеты спереди, не слишком большая помеха для отправления малой нужды…

Меня подвели к джипу в камуфляжной окраске.

В кузове, слева на боковой скамье, сидело четверо рядовых в полной амуниции. Напротив них – двое в цивильном. Как и я, в наручниках. Один – в сутане католического священника. Оба мне не знакомы. Лица их были опухшими от побоев. Некогда белоснежно- белый подворотничок кюре покрыт бурой спёкшейся коростой. По сравнению с видом этих двоих, пара моих выбитых зубов выдавала во мне везунчика. Хоть и саднили губы, ставшие похожими на верблюжьи. Когда дома в прихожую ввалились солдаты, я, естественно, запротестовал. Меня быстро, не скупясь на доводы, научили протестовать молча. Без озвучки сентенций, полных гражданского пафоса, который так раздражает военных…

Очевидно, невесёлые мысли сбивали меня с темпа событий. Ударом ботинка в копчик мне намекнули, что мешкать с посадкой не стоит.