Юрий Петкевич - С птицей на голове (сборник)

Я познакомился с живописью Юрия Петкевича года два назад, осенним вечером, когда он пригласил меня в свою мастерскую. Я был поражен — с внешне наивных картин на меня смотрели лики ангелов, которые можно увидеть лишь на иконах. Борясь с волнением, я сказал Юрию, что его искусство «ангел поцеловал». И, думаю, не сильно преувеличил.

Проза Петкевича также изобразительна, только это не живопись грубыми масляными красками, а легкая акварель. Она светится переливами от света к тени, как в гармоничной мелодии незаметен переход от мажора к минору. В его рассказах как будто ничего не происходит. Хотя в каждом из них есть главное событие. Например, умирает отец; маленький мальчик первый раз едет в город с тетей, или герой ищет, кому бы отдать забытую в его доме шляпу человека, который скоропостижно умер. Но главное всегда происходит на втором и даже на третьем плане, и нужно читать очень внимательно, чтобы не упустить из виду нечто важное. В таком повествовании существует обратная перспектива — явление, присущее только изобразительному искусству.

Невозможность любви — вот, пожалуй, сквозное действие многих, если не всех, рассказов Юрия. То есть любовь эта существует, но она не разделена, безответна, не услышана теми, кого любят. Однако этот факт не столь драматичен, как это может показаться на первый взгляд, ведь в любви главным остается не объект, а субъект. Все эти бесконечные Сонечки, Милочки, Надечки, Танечки, Улечки, Дунечки любимы, и, в общем, неважно, что они не могут ответить герою взаимностью, поскольку настоящая любовь, как сказал апостол Павел, «покрывает все» и «не ищет своего». Поэтому печаль рассказов Петкевича светла, в них вы не найдете надрыва, отчаяния и трагедии, хотя действие происходит на фоне вполне узнаваемых реалий нашего времени — повального городского и деревенского пьянства, фатальной неустроенности быта, людской тупости и равнодушия. Но этот хаос не может разрушить то главное, что составляет основу человеческой жизни — любовь к женщине, красоту природы, веру в Бога, и, в общем, надежду, которая остается неизменной и которая ни кого и никогда «не постыжает»…

Не так давно умершая художник-самоучка Любовь Майкова говорила: «Нас двое. Пиросмани и я. Только я лучше». Она была представителем так называемого «наивного реализма». Начала писать картины внезапно, когда ей было уже за семьдесят, дождалась персональных выставок за границей и отошла в мир иной в полной нищете в бурную эпоху «гайдаровских реформ». Теперь можно сказать, что их уже трое.

Искусство Юрия Петкевича будет нужно до тех пор, пока понятие человечности окончательно не похоронят и не сдадут архив. Надеюсь, что это случится не скоро.

Юрий Арабов

Старику Кузькину приснилось, что на месте его дома нет ничего, пусто — голое поле. Утром он поднялся с тяжелым чувством, но к чему этот сон — понять не мог и стал ожидать пожара. Вскоре на улице остановились грузовые машины. На одной из них подъемная башенка с рабочими, и они, как всегда весной, стали обрезать ветки на деревьях у электропроводов. Вокруг собрались люди и начали упрашивать как можно больше спилить, чтобы в домах посветлело. Кузькин тоже выбрался с женой на улицу, и его Варя, пообещав рабочим бутылку, указала на березу рядом с домом. Завизжала бензопила, но старик не мог перечить жене — и совсем приуныл, когда и соседи обратились к рабочим, предлагая им выпить, и рабочие спилили подряд все деревья.

«Следующей весной уже не надо будет им приезжать сюда, — догадался старик, — и, может быть, никогда». Обозревая открывшуюся линию горизонта, Кузькин вспомнил сон про голое поле и побрел домой, и довольная жена следом за ним. Она начала готовить обед, а старик задумался, глядя в окно. После того как пьяные рабочие уехали, заваленная деревьями зеленая улица опустела от зевак. Среди вянущих в пыли, только что распустившихся веток заплакала соседская девочка. У нее была хромая ножка. Старик вышел на улицу, взял на руки девочку и отнес домой.

— Ты не забыл, что у меня сегодня день рождения? — напомнила ему хромоножка.

Старик передал жене слова девочки, но Варя отмахнулась, не желая опозориться с ним в гостях, — и все же Кузькин решил сходить на день рождения и попросил у жены денег на подарок, но она в который раз напомнила ему, что он не получает пенсии. У старика пальцы сами сжались в кулак, и, чтобы не ударить Варю, он выбежал из дома.

Сам не зная, куда идет, — уже давно никто не одалживал ему денег, — он утомился пробираться по заваленной деревьями улице и, отдохнув на последнем бревне, поволокся в соседнюю деревню на другом берегу, где один из его сыновей, женившись, построил дом. Кузькин, идучи, перебирал в мыслях свою жизнь, и дорога показалась ему короткой, а когда пришел к сыну, у него дома были одни дети. «Может, это и к лучшему», — решил старик и попросил у них в долг шоколадку.

Скрепя сердце Костя и Настечка достали из своего тайника шоколадку, и старик поплелся обратно, но жизнь теперь представилась ему бесконечно долгой. К вечеру он все же успел к соседям на праздник и, преподнеся имениннице шоколадку, остался счастлив.

Его усадили за стол, где вовсю шумели гости. Кузькин подлизывался, заискивал перед ними, всячески унижался, блаженно улыбаясь, а соседи не могли понять, почему он так странно последнее время ведет себя. А старик уже думал о своей смерти и поэтому подлизывался перед соседями, чтобы они помогли похоронить его.

Конечно, он напился и за столом заснул — его осторожно толкнули. Он поднял голову и забыл про улыбку. У него спросили, дойдет ли он сам домой. Кузькин кивнул, прикрывавшие лысину седые волосы разлетелись по лицу, и он, не поправляя их, с закрытыми глазами, спустился с крыльца и на улице упал, споткнувшись о лежащую на дороге березу — ту самую, что посадил когда-то, и вспомнил свою молодость.

Назавтра ему было плохо, и на следующий день плохо, и на следующий, — после дня рождения хромоножки он проболел целую неделю, а когда начал поправляться, пришли Костя и Настечка за шоколадкой. Старик решил притвориться пьяным, и дети пожаловались бабушке Варе, что дедушка не отдает шоколадку, но старуха не стала с ними разговаривать, а когда они ушли, начала, как всегда, пилить мужа — вместо того чтобы пожалеть его.