Григорий Каковкин - Вот!

– Нормально, – сказала Лена, будто положила могильный камень на весь сегодняшний вечер. – Хороший спектакль, хороший театр.

– Ну что?! – спросил Решетников.

– Ничего, – опять ответила Лена.

– Да, – неизвестно с чем согласилась Ольга.

– Искусство принадлежит народу, – зачем-то сказал Решетников.

– Искусство? – с вопросом очнулся Чутков, будто его подняли с последней парты.

Ольга глубоко вдохнула вкусный, к ночи совсем уже морозный воздух и спросила как бы у всей улицы, у закончившейся осени, у ноября, у фонаря, у массивных дверей подъезда:

– Пошли?

Лена вдруг повернулась к Игорю, посмотрела в его отрешенное и одновременно восторженное лицо, достала рукой до шеи, притянула голову к своим губам и длинно, со странным игривым подтекстом поцеловала.

– Пока, Игорь, – сказала она.

Слова прозвучали торжественно, будто Лена только что поняла – искусство сильнее и важнее того, чем эти презренные занимались дома у Решетникова.

– Пока, – несколько раз повторили все, и сестры скрылись за дверью.

– Ну что, друг, у тебя, я вижу, наметился прогресс… – с подловатым чувством победы произнес Решетников. – Завтра у нас новый спектакль? Какой?

– Решетников, не бойся, это я!

Сразу узнал голос жены – теперь он стал словно непри ятный запах, против желания залезающий в ноздри.

– Что?!

– Хочу попросить тебя об одном одолжении…

– Денег у меня сейчас нет, – твердо отрезал Решетников. – Пойми, у меня сейчас нет совсем…

– Деньги мне твои и не нужны! – отрезала Людмила Решетникова. – У меня их скоро будет столько, что твои… – Ей хотелось сказать «жалкие деньги», но прагматизм сдержал. – У меня их может быть столько, сколько тебе и не снилось…

– Ты устраиваешься директором банка? Или это будет ограбление?

– Кончай язвить! Почему ты такой стал?!

– Какой?

– Противный!

– Люда, говори, что тебе надо, я все-таки на работе, я не могу часами говорить. Что хочешь, конкретно?

На противоположном конце провода, которого уже нет – все без проводов, и много быстрее, и достает везде, но смыслы остались те же, – возникла пауза.

– Конкретно ничего… Мне нужна твоя голова.

– Неожиданно! – опять с иронией сказал Решетников. – Неожиданно. Ты хочешь ее отрубить?

– Решетников, я знаю, что ты сволочь поганая, но я любила тебя, дурака, и теперь не отказываюсь… но мне надо строить свою жизнь.

– Строй! Кто мешает?

– Ты мне мешаешь!

– Опять я?! Опять?

– Ты разбираешься в людях, а я нет…

– Ничего, два раза обманут – и научишься…

– Решетников! В общем, за мной ухаживает один… ну, в общем, миллионер…

– Сразу миллионер! Флаг ему в руки! Может, и мне что-то перепадет?

– Он сделал мне предложение.

– И?!

– Мне надо, чтобы ты на него посмотрел!

– Я-то здесь при чем?!!

– Тебе не интересно?

– Нет.

Решетников не верил ничему, о чем говорила его бывшая – юридически все еще настоящая – жена. Она любила его, он это знал. Относился к ее любви, как к явлению природы: так было, есть и так должно быть. Женщины обычно называют это мужским взглядом на вещи. Господь, как верный товарищ и собутыльник, должен был разлить в оба стакана поровну, но то ли рука дрогнула, то ли какой-то небесный тип отвлек в важный момент скабрезным анекдотцем (уверен, все делалось не очень серьезно), то ли так и было задумано, но поровну между мужчинами и женщинами не получилось! Близко, почти одинаково, но при расставании Она (напишем это с большой буквы) чаще чувствует – не хватило, не допила. Людмиле Решетниковой не хватило – выяснений отношений не было. Ничто не предвещало. Просто Филипп вдруг сказал: «Все надоело», – взял портфель с бумагами и ушел. Потом она заметила, из шкафа, в такт меняющейся погоде, стали исчезать его вещи. Сначала синий, его любимый пиджак, потом французская кожаная куртка и стального цвета плащ, который она буквально заставила его купить, потом он его полюбил, что было особенно обидно: «Ходит теперь в нем с какой-нибудь кралей»! Потом теплые вещи. В общем, Решетников исчезал из ее жизни частями, выходил, как табачный дым в форточку, когда она была на работе, а сын в школе, приходил, открывал своим ключом и забирал. Она звонила – Филипп не всегда брал трубку. И вот однажды дозвонилась и прокричала:

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Чутков, конечно, знал, что на ноль делить запрещено: если разрешить операцию на ноль, получается, что бесконечное множество чисел равны между собой. Посему математиками наложен запрет. Ребенку в школе кажется, что ноль – это пустая ладошка или кулачок, в котором ничего нет, но в компьютерном мире ноль – это нечто вроде ключа. Ноль – это пустота? Или ноля не существует, а есть только бесконечно малое, стремящееся к бесконечности? Математики спорят с физиками – и это еще ничего, – вокруг ноля ломают копья философы! Если мир поделен на черное и белое, на добро и зло, значит, у «нечто» должна существовать пара – «ничто». Ноль не дает покоя – деля на ноль, мы отвергаем единый замысел Творца? А есть еще «машинный» ноль! В философском понятии деконструкции у философа Жака Деррида тоже возникает коварный ноль. У индейцев майя так назывался первый день месяца, а в одном фантастическом романе Стругацких делением на ноль занимался «отдел Абсолютного Знания»…