Сергей Гордеев - Почти непридуманные истории. Из записок хирурга

– Ты, если попадешь в эту клинику, сразу найди Никандра Гавриловича и попросись работать под его началом. Сразу не возьмет, но будет присматриваться. А там уж от тебя зависит.

Так я и сделал, и, действительно, всё было не сразу, через нервы, сомнения.

Я стал участвовать в операциях Никандра Гавриловича. Было нелегко, но интересно. Он показал различные приемы при выделении органа, которые значительно облегчали дальнейший ход операции. Смотри, помогай, запоминай!

Только была одна особенность… как только он брал скальпель в руки, в него, что называется, «черт вселялся». Он зверел на глазах, ругался, бил по «кривым» рукам инструментом, в общем, отрывался по полной. Операции проходили, что называется, на адреналине. Выходишь из операционной – тебя аж потрясывает.

– Видал, а! Никандр шурует в животе, как у себя дома! Ну чума! – восторгался ассистент Саша после операции.

– Ты лучше на руки свои посмотри: пальцы целы?

Так что как в том анекдоте: «Вообще-то я белая и пушистая, просто ты тут под руку»…

Так что, шествуя с ним на обходе, все понимали, кто в доме хозяин. Еще у него была привычка: он вдруг, внезапно останавливался, доставал из заднего кармана брюк старые наручные часы и сверял время, всматриваясь в циферблат, вытянув руку. Обход останавливался, и все с любопытством наблюдали за священнодействием. Потом поднимал глаза кверху, как бы подсчитывая что-то, убирал часы и шел дальше. Обход продолжался. Скоро и я нашел дома старые наручные часы, еще со школы, фирмы «Ракета» и тоже стал доставать их из заднего кармана тотчас, как только патрон доставал свои. Мы имели успех у окружающих, хотя Никандр Гаврилович никак не догадывался, отчего такое настроение у народа. Так что и на обходах оставалось местечко чудаковатой веселости, которая витала вокруг Никандра Гавриловича.

В спорах Никандр всегда распалялся и первый переходил на личности.

Как-то на собрании кафедры он сцепился с доцентом Корневым:

– А на лекциях ты вообще несешь какую-то небывалую чушь. И как это студенты тебя слушают?

Корнев даже не обиделся, он любил потасовки.

– А кто это всё мне говорит? – спросил он, раскачиваясь в кресле, с удовольствием оглядывая Никандра.

– Ты вообще похож на старшего повара. Вот раньше, когда в какой-нибудь привокзальной столовой возникнет пьяная ссора, выбегает вот такого вида, как ты, человечек в халате и колпаке, с черпаком, разводит руками: «Извините, дескать, товарищи, но в нашей столовой распивать спиртные напитки и громко выражаться нельзя».

Сравнение было столь ярким, что, представив всю картину в красках, я покатился со смеху.

Шутка обидела Никандра Гавриловича, и, распаленный, он вдруг обрушился на меня:

– А ты! – подскочил он. – Смеешься потому, что хочешь угодить доценту! А шутки у него – дурацкие!

Боже мой! Взрослые люди! Серьезным делом занимаются, а тут «черпак».

Много что мог вспомнить Никандр Гаврилович из своей многогранной профессиональной жизни. Два года он работал в Эфиопии. Еще раньше практиковал в Арктике, где вытянул буквально с того света своего друга – американца, с которым потом они чуть не допили цистерну спирта, спасаясь от арктической стужи. Это не была какая-то пьянка. Это был союзного значения эксперимент. Проводились испытания каких-то там трубок – дренажей из новой латексной резины на возможность их использования при низких температурах.

– Эти трубки оказались очень хорошими, – вспоминал Никандр Гаврилович. – Бывало, скажешь Пашке, младшему научному сотруднику: «Сходи-ка, малец, на двор, апробируй вот этот материал… Там цистерна со спиртом стоит, так ты вот через трубочку и нацеди нам в ведерко-то». А на дворе мороз – аж семьдесят градусов ниже нуля. Американских Фаренгейтов этих я не понимал, хотя американец спорил против Цельсия. Но это уже после второй… Так вот, значит, мороз дикий. Без ушанки помочиться не выйдешь! Штаны чуть приспустил – уже примерз! Начнешь нужду справлять, а по земле льдинки стучат. Типа «Ледяной дождь», слышал? Я не только не слышал, но и не очень-то верил этим байкам, но головой согласно кивал. Интересно ведь.

– Наша красная резина-то не держала, рассыпалась на куски. Но вот эти трубки из Америки – хоть бы что!

Дружба со спасенным американцем растянулась на годы. В конце командировки тот стал звать Никандра в гости в Америку. Оглядишься, а там, чем черт не шутит, глядишь, и насовсем останешься. И никак не мог понять, почему же это невозможно для гражданина Советского Союза, наивно оценивая дружбу выше всяких там политических неурядиц. Никандру эти отношения аукнулись уже дома.

Через некоторое время его повесткой пригласили в инстанцию Госбезопасности и долго, как «школяра», таскали по всяким там кабинетам секретных ведомств, стращали и угрожали, подозревали и стыдили. В общем, сильно подозревали в тайных связях с мировым империализмом. И всюду Никандр давал свойственные его характеру, несерьезные до глумливости объяснения и никак не хотел отречься от друга. К всеобщему удивлению, уставшие от упрямого «диссидента» блюстители Государственной безопасности вынуждены были с досадой отпустить оного за отсутствием прямого состава преступления. Предупредили, правда: коли что… Или если еще раз… Никандр не помнил точно. Однако дружба уже не могла быть продолжена, оставшись теплым воспоминанием в сердцах бывших сослуживцев, живущих на разных континентах, в противоположных концах земного шара, в странах с диаметрально противоположным мироустройством.

Знакомство с «Конторой», допросы и беседы «по существу» еще более усугубили отвращение Вихрова Никандра Гавриловича к существующей политике в стране и социалистическому строю в целом. Он и до этого не скрывал своего критического отношения к советской власти. Отказался вступить в партию. А когда ему поставили на «вид» и пригрозили карьерным ростом, послал нападавших в такое далеко, что те враз поняли: Никандра не исправить, и прекратили любые поползновения с целью перевоспитать «дурака».

Дед Никандра до революции, оказывается, имел огромный двухэтажный дом, землю и занимался разведением племенных жеребцов. Жила семья вполне себе прилично. Но, когда случилась Великая Октябрьская революция, всё изменилось. Лошадьми заинтересовался сам Семён Будённый. Нетрудно представить, во что это вылилось. Коней стали забирать на нужды неокрепшей тогда еще Красной Армии. Не безвозмездно, конечно… Давали бумажку – расписку, дескать, «такого-то числа сего года одолжили у гражданина… жеребца по кличке… Вернем после победы над белогвардейской контрой или возместим денежным вознаграждением. Слава Великой Октябрьской революции!». Бумажек прибавлялось, конюшни пустели. А что сделаешь? За вилы возьмешься?