Василий Щепетнев - Чёрная Земля

Возня стихла, но еще раньше Никифоров согрелся и уснул. Подумаешь, невидаль – крысы под полом…

Проснулся рано, поутру, с деревенскими. Вспоминал давешнее – сон, нет? Сейчас все казалось зыбким, чудным, такое с Никифоровым бывало. Приснится порой, что отец ему револьвер подарил, и потом, между снами, мучительно вспоминаешь, куда же револьвер задевался. А снилось часто, он наизусть знал тот револьвер, пятизарядный «кольт», старую, но безотказную машинку, свою машинку. Разумеется, никакого «кольта» на самом деле не существовало, у отца был именной «наган» вороненой стали, из которого Никифоров даже стрелял, но то – у отца.

Еще сонный, он оделся, толкнулся в дверь. Шероховатость дерева под ладонью, его твердость, вещественность убеждали – было, все было. Никифоров переступил порожек, вглядываясь под ноги. Чего ждал, что искал? Было чисто. То есть, не то, чтобы чисто совершенно, мусору хватало, но мусору обыденного, повседневного – щепочки, недокуренные самокрутки, просто клочки бумаги, дорожная пыль, кажется, следы плевков, в общем, самая обыкновенная дрянь.

Кровавых пятен не хватает? Никифоров обругал себя «за фантазии», далеко можно пойти, если не тормознуть вовремя. Суеверия, пережиток. Что суеверие, что пережиток, он не определял. Так легче, проще. Простота нравилась, как нравится ясный, солнечный день, ключевая вода, свежеиспеченный хлеб.

Он медлил, понимая, что спускать Фимке нельзя, нельзя просто из-за принципа, и, в то же время, устраивать драку здесь? Не место, он, Фимка, вроде как на посту. При исполнении.

В раздумье он двигался по коридору, а потом решил – как получится. По обстановке.

Ломал голову напрасно – Фимки не было. Вышел, может, по нужде. Никифоров подошел к двери, прикрытой, но не запертой. А воздух снаружи бодрый, озорной. И роса. К дождю роса, или нет, кажется, наоборот? Он вглядывался, слушал, решив про себя ограничится парой подзатыльников, большего, право, Фимка не стоил.

Только ноги измочил. Росой, росой измочил, а все же…

Вернувшись в келью, он пожевал оставленное с вечера и опять улегся. На сей раз спать и не думал, просто поваляться хотел, что утреничать, но – как в прорубь шагнул. Сны холодные и темные.

– Уймись! Уймись, говорю! Найдется твой Ефим, куда денется!

В ответ причитания, частые, неразборчивые, безнадежные.

– От дура баба! Понять не может, что у парня своя жизнь. Послал я его по делу. Важному, ответственному делу. Кому попало не поручишь, а Ефим хлопец как раз подходящий, надежный. Доверие оказали, гордиться должна, а ты…

– А почему мне не сказал? Матери!

– Спешно послал, понимаешь, спешно! Ты бы шла домой, сыну-то вредишь, судьбу ломаешь!

Причитания постепенно стихали. Никифоров прибрался – лежак застелил, крошки смел. Порядок, можно гостя встречать.

Он не ошибся – Василь вошел без стука, как к своему.

– Что, парень, заспался? – а смотрел настороженно, зорко.

– Спал… – неопределенно махнул рукой Никифоров. Рассказал Фимка? Да что он мог рассказать, Клаву-то не видел. Как по двери молотил, разве? А мог. Просто взял да рассказал, и что знал, и так, трепло…

– Хорошо спал?

– Не жалуюсь, – в конце концов, какое им всем дело? Хочет – спит, хочет – на дудке играет. Деревенскими командуй.

– А то наши хлопцы так, из шкоды, шутковать любят.

– Не слышал.

– Ну и лады. Даже хорошо, что выспался. Отдохнул, значит, – Василь осматривал комнатушку – как бы просто, незначимо, но Никифоров порадовался, что навел чистоту. Все же – не в лесу живем, опять же культура… – Не заскучал тут у нас?

– Я как-то…

– Понимаю. Но сейчас, сейчас, брат, нашлось тебе дело. Настоящее. Серьезное дело, не пустяшное, – Василь посмотрел прямо на Никифорова. Взгляд был – новый. Давеча совсем другие глаза были, нынче ж исчезла былая снисходительность старшего, даже безразличие (да, сейчас ясно стало – было оно, безразличие, просто из гордости он мысли такой не допускал прежде), а появился – интерес. Но вот что за интерес, Никифоров понять не мог. И некогда, Василь заторопил:

– Ты того, пошли, что ли, – и в голосе слышалась нерешительность, которой вчера и быть не могло.

– Куда?

– Да позавтракаем сначала.

Что будет после, Никифоров спрашивать не стал. Не пристало. Он человек взрослый, подождет.

Невдалеке от ограды, у березы, чахлой, наполовину засохшей, он заметил Кабыздоха. Пес кружился на одном месте, время от времени царапая сухую землю передними лапами, будто пытался вырыть ямку. При виде Никифорова он залаял, вернее, затяфкал – тихо, неуверенно, тоненьким щенячьим голоском.

Никифоров хотел было кликнуть пса, но постеснялся Василя. Тот равнодушно шел мимо, и Никифорову не оставалось ничего другого, как идти рядом, надеясь, что пес сам подбежит. С собакой было бы как-то веселее, Шагов через двадцать он обернулся, вроде бы и не на пса глянуть, а так, просто. Кабыздох оставался на месте, неотрывно глядя в сторону уходящих. Он еще раз тяфкнул, совсем уже тихо, и Никифоров поспешил отвернуться.

Завтракали они там же, где и давеча, у товарища Купы. И опять без товарища Купы.

– Он занят… – как-то неопределенно сказал Василь. Мол, и знать тебе не должно, а все же скажу из вежливости. – Позже… Позже ты с ним повидаешься, он спрашивал о тебе… А сейчас – с прошлого года мы радио хотели в селе установить. Да вот некому. Ребята наши, они в науке малость слабоваты, а оно, радио, селу ох как нужно. Москву принимать, и вообще – говорил Василь, а сам словно прислушивался к чему-то. – Ты – сможешь?

– А какое радио?

– Погляди, – Василь вышел в соседнюю комнату и вернулся с коробкой. – Премировали нас в том году, а лежит без толку.

– За что премировали? – спросил Никифоров и тут же обругал себя, тоже, любопытный выискался. Но Василь ответил охотно:

– А мы первые вышли по распространению политической книги. На каждый двор по семь с половиной брошюр вышло. Уж они вертелись-вертелись, да поняли – лучше добром взять. Шаршки, они далеко от нас отстали. Вот и премировали.

Радио оказалось простеньким: детекторный приемничек «Мир-2», наушники, провода.

– Так сможешь?

– Смогу. Мне бы еще медного проводу, антенну побольше сделать, лучше слышно будет. И заземление…

– Проводу? Это мы… Это мы сможем, – Василь даже обрадовался. – Тут связисты, батальон. Они дадут. Пойдем, прямо сейчас и пойдем…

Вел Василь другой дорогой, не той, что шли они вчера с Фимкой. Да и вывела она не туда.

Лагерь стоял в распадке – несколько палаток, больших, барачных, с деревянным оплотом, но видно было – ненадолго поставлены: не окопаны, и мусору рядом мало.

– Ты по сторонам не пялься, не любят они того, – предупредил Никифорова Василь.

А чего пялиться, подумаешь, невидаль. Он городки палаточные видел – не чета этому. Когда отец еще инспектором округа был…