Георгий Росс - Багульника розовый дым

У Анны захолонуло под сердцем, и колючий озноб гадюкой скользнул по спине. Пастух, увидев ребенка, метнул свою гнедую монголку наперерез, но тут же был отброшен могучей массой горячих лошадиных тел. Земля гудела под их тяжелыми копытами. Из побелевших губ Анны вырвался короткий крик, разломивший небо. Он полоснул по верхушкам дрогнувших елей и мгновенно угас, захлебнувшись в смоляном вязком топоте одичавшего табуна. Невидящим взглядом она смотрела туда, где еще секунду назад копошился такой родной и теплый комочек ее плоти. Пальцы слились с металлом какой-то мертвой хваткой, будто эта злополучная рукоять стала единственной опорой в жизни, всем существом чувствуя в себе эту боль и отчаянье от невозможности отвести руку судьбы и что-то изменить. Тупо смотрела на дорогу, медленно оседая на ватных ногах. Это по ней тем ясным безоблачным днем пронесся табун, вбивая, будто гвозди в землю, маленькие радости, надежды и всю эту нелегкую жизнь простоволосой солдатки, оставив очередной рубец, отметину на ее материнском сердце.

Много позднее я узнал, что был рожден под знаком лошади, и тешил себя мыслью, что мои буйные собратья, вероятно, почувствовали интуитивно своего. Вряд ли кто-нибудь из стоящих в толпе и, тем более, я могли осознать тогда и оценить эту сверхъестественную силу, развалившую надвое могучую и тугую массу табуна, чтобы оставить мою крохотную проявленную человеческую сущность на Земле живой. Во времена узаконенного безбожия впоследствии по жизни я еще много раз, уже ощущая спиной холодное дыхание своей погибели, чувствовал эту неведомую и могучую руку, которая успевала вырвать меня у смерти, приподнимая высоко-высоко над суетливой бренностью греховного, дурно пахнущего и опасного мира, давая возможность, уединившись в себе, хоть как-то разобраться во всем этом.

«Твое бо есть, еже миловати и спасати нас», – тихо скажет молитва. Именно это осознание, однажды застав дома мой вечно блуждающий разум, наконец, поселится в теле, навсегда соединившись с душой и верой.

Рыбачий зуд мучил пацанов уже несколько дней. Дядя Коля, добродушный фронтовик без одного глаза, мой родной дядя, накануне рассказал нам, как он в озерке, что напротив кордона лесничего Антона Ивановича, надергал здоровенных карасей, у которых хвосты торчали, не умещаясь в ведре. Целый день вся ватага просто стелилась перед родителями, предупреждая каждое их желание, безропотно перенося все тяготы и лишения домашних работ, опускаясь до противненького раболепия ради только одной цели: к вечеру, послушно подойдя к маме и заглянув ей в глаза, молитвенно попросить разрешения запрячь Серко, чтобы поехать в ночное на рыбалку. Удочки, черви и далеко не изысканная снедь уже давно были припасены и стояли в укромном месте. Наступал самый напряженный момент реализации бесхитростной детской дипломатии.

Главнокомандующим в доме была мама. Она недолго смотрела на наши заслуженные лица и, обращаясь к Валерке как к старшему, произнесла своим донским распевом: «Серка дюже не гонитя, пущай до завтря позорюеть в зеленях». После этих магических слов понадобилось всего несколько минут, чтобы запрячь покладистого жеребца в легкую телегу, и она затарахтела по дорожной гальке, унося шесть маленьких шалопаев в абсолютно счастливую неизвестность, какую только могло нарисовать тогда наше бескрайнее воображение.

До заветного озерка было не более пяти километров. Остановились на деревянном мосту из добротного накатника, поверх которого, в две плахи убитая колесами, светлела широкая колея. Мост этот связывал два берега небольшой речки Кручины и был излюбленным местом, откуда мы часто наблюдали, как на мелком перекате пестрые пескари, шевеля усиками и поблескивая золотыми ободками глаз, деловито буровили проточный песок. От этого места широкой лентой, перепоясывая гору, уходил большак на село Ново-Троицкое. Груженые подводы, полуторки и трехтонки, отгромыхав по тракту, возвращаясь из города, часто останавливались именно в этом месте, притулившись под огромными черемухами отдохнуть.

Недолго полюбовавшись на речную мелюзгу, мы тронулись в путь, устремляясь своими маленькими сердцами туда, где, по всему, уже заждалась нас настоящая большая удача. Разбухшее солнце медленно кипело в вечернем вареве душной атмосферы, когда мы уже подпрыгивали на кочкарнике вблизи озерка. Разобрав свой нехитрый скарб, быстро, без лишних движений, готовили снасти. Достаточно опытные в подобных делах, мы вскоре уже безмолвно застыли с удочками, пришпилив свои взгляды к поплавкам.

Отпущенный без треноги и за это явно благодарный нам Серко гулял по воле, утопая в родной зеленой стихии. Тягучие секунды предвкушения оторвали нас от реального мира, и мы не замечали, как вечерняя зорька разливала вокруг пряные запахи разнотравья, смешанные с голосами птиц и стрекотанием всякой копошащейся насекомой твари, наполняя теплой истомой, утомленной от дневного палева, долину, лежащую между грядой волн огромного застывшего горного океана. Наше торопливое сознание дорисовывало самые фантастические картины, происходящие под водой, отчего темная глубина, казалось, просто кишела рыбинами невиданных размеров, и в каждое мгновение любой из нас был готов подсечь и выволочь на берег сверкающего позолотою чешуи упругого здоровенного карася. Но поплавки молчали, бездыханно покачиваясь на легкой ряби. Казалось странным, что даже дурковатый и любопытный гальян не трогал наживку. Природа будто затаилась. Какая-то гнетущая тишина, охватив окрестности, нависала над озером, оборвав голоса птиц и звуки скрипичного концерта кузнечиков. Воздух уплотнялся, передавая окружающей природе какое-то смутное тревожное предчувствие.

Живущие на бескрайних равнинах люди могут увидеть тучу задолго до того, как она, слегка погромыхивая, неспешно приближается далекими всполохами, как бы давая понять всему мелкому населению зеленого мира – идет гроза, благосклонно оставляя возможность даже маленьким букашечкам найти для себя временное пристанище.

У нас в горах все по-другому. Из-за ближайшего отвесного гольца вываливается темно-свинцовая рваная веревка грозовой тучи, посредине которой, обозначая скорость, зловеще парит белое облачко, и над всем миром нависает жуткая, сосущая под ложечкой, тишина. Помышления о том, что можно убежать или спрятаться где-то, тщетны – все начинается неожиданно, как по команде сверху. Мы едва успели поднять глаза от мертвых поплавков, как где-то совсем рядом оглушительно сухо хрястнуло, отпечатав синим разрядом всю округу. Горохом скатившись в полузасыпанный шурф, оставленный приискателями еще до революции, который никоим образом не спасал нас от надвигающегося погибельного ливня, прижались друг к другу, чтобы было теплее и не так страшно.