Георгий Росс - Багульника розовый дым

В суровые послевоенные зимы в нашем таежном краю падеж скота был нередким явлением, и места захоронений, куда свозили эту несчастную худобу, привлекали стаи серых бандитов, которые все более увеличивали свое звериное поголовье. За каждого убитого зверя охотникам полагалась какая-то премия, но волки явно не читали этих приказов и регулярно чинили свои кровавые расправы на больших дорогах. Слава ли Богу, что в свои двенадцать лет Валерка уже покуривал, хотя мама и отсыпала ему иногда за это. Он знал, что эта «дама» долго сидеть не будет и потому решение принимал мгновенно. Оправившись немного от испуга, Раечка, как и подобает женщине, полностью доверилась брату. Она была младше. В их небольших брезентовых сумках, сшитых мамой из старой плащ-палатки, лежали тетради, книги и отдельно завернутый в холстину, далеко не изысканный обед, состоящий из двух-трех картофелин, куска черного хлеба и чекушки с молоком. На этот момент в сумках оставались только тетради и учебники. Валерка прыгающими пальцами чиркал, как назло, ломающиеся и гаснущие спички, а его маленькое сердце глухо отбивало эти тягучие секунды, казавшиеся целой вечностью. Смятые тетрадные листы небольшой горкой лежали на снегу. Наконец, бумажный, прикрытый ладонью костерок вспыхнул, и вместо видневшегося силуэта волчицы в наступившей темноте жутко засветились ее глаза. Увидев огонь, она вскочила, беспокойно вглядываясь, и ее былая уверенность, похоже, оказалась вплотную с желанием убежать. Расчетливо и экономно пацан вырывал по одному листочку и бросал в огонь, зная, что пока костерок живой, она не нападет. Волчица нервничала и уже не могла успокоиться, она садилась, будто на угли, мгновенно вскакивала, но какая-то сверхъестественная сила продолжала удерживать ее на месте. Хищники хорошо чувствуют состояние своих жертв. Огонь, конечно, оттягивал ее решение, но ей передавалась вся безысходность этих маленьких существ, борющихся со своим страхом за жизнь, используя свой последний шанс. Огонь будоражил ее сознание, в памяти метались языки лесных пожаров. Языческий трепет перед стихией огня был сильнее любой страсти, желания и голода. Табу! И потому любой зверь бежит от огня. Только человеку дано водить дружбу с этой необузданной стихией. Понежиться в баньке или на лежанке, согреваясь от камелька, отварить картошечку или, как сейчас принято говорить, обратить во благо контролируемую реакцию горения.

Покрякивал мороз, но руки детей немного отогревал животворный огонь, а количество листочков исчезало прямо на глазах, увеличивая на снегу большую черную проталину. Уже спалили варежки и легкую одежонку. Валерка готовил самокрутку с махоркой, чтобы, если погаснет костер, прикурить и этим огоньком протянуть время. В коробке оставалось несколько спичек, которые он тоже планировал зажигать по очереди. Когда уже догорали последние несколько листочков, волчица вдруг вздрогнула, резко потянула носом и, будто определив направление, метнулась с дороги в темнеющие на берегу лохмы ерника. И только немного погодя дети услышали невдалеке скрип приближающихся саней и тревожный голос отца, погонявшего свою единственную лошадиную силу. На сене, брошенном в розвальни, лежала двустволка. Серко, косясь и вскидывая голову, храпел, почуя близость зверя. А наша Жучка уже ощупывала носом проткнутый волчьими лапами глубокий снег и, щетиня черный загривок, рычала с лаем, в смертельной злобе скаля белые зубы, надрывно переходя на фальцет. Совсем по-особенному, не как обычно, когда она, радостно повизгивая, вызванивала на весь лес, веселым лаем оглашая окрестности, плясала вприсядку вокруг дерева, щерясь на вершину, куда только что загнала испуганную дымчатую белку или соболя.

Отец, досадуя, больше обычного суетясь и беспричинно понукая лошадь, выдавал свое еще не прошедшее волнение. За его широкой спиной было уютно и спокойно. Нависающие над дорогой вершины сосен и елей медленно плыли перед глазами. Скрипели полозья, да изредка фыркал Серко, старательно исполняя свой повседневный лошадиный долг. Холодное небо многочисленными звездами глазело на микроскопические человеческие страсти, на всех нас и происходящее вокруг на этой маленькой грешной планете, летящей в капельке голубой атмосферы среди черной непостижимой бездны огромного мироздания.

На следующий день местный охотник дядя Дема Бродягин из своей довоенной «трехлинейки» достал-таки зверюгу и, положив ее на сани, этаким фертом подъехал к нашему дому. Мы все высыпали посмотреть на трофей. Я был еще маленький, но, увидев мертвую волчицу, лежащую с впалым животом и прикушенным посиневшим языком, не смог обрадоваться вместе со взрослыми. Не знаю почему, но чем дольше я на нее смотрел, тем сильнее барахталось во мне чувство справедливости, которое восторжествовало, смешанное с подступившим комком какой-то неизъяснимой жалости.

Уже над горами вокруг голубых проталин неба завиднелись легкокрылые облачка, и слегка подсевший снег по утрам искрился корочкой. Томяще и свежо запахло весной. А робкое касание лучей более согревало душу, чем огрубевшее от долгой зимы лицо.

Было около полудня, когда отец, управившись со скотиной, неторопко направлялся к дому, помышляя о завтраке. Он никогда не садился за стол, не обиходив все свое прожорливое хозяйство, пока оно мычало, хрюкало, кудахтало и лаяло. Застройщиков из города, с которыми он днями пропадал на лесосеках, слава Богу, с утра не было, и это обстоятельство открывало приятную возможность без спешки подготовить инвентарь к полевым работам. Заметил, как у дома лесника притормозила трехтонка, а из ее кузова под дружный лай собак спрыгнули двое в военной форме. Из открывшейся кабины показался офицер с завидной выправкой, по-армейски представился отцу, подошедшему и слегка досадующему о нарушенных планах: «Капитан Власенко». Еле угомонив изнемогающих в гостеприимстве собак, пригласил неожиданных гостей в дом. По красным околышам фуражек и форме не составляло труда догадаться, что это НКВД.

Мама в ту пору хлопотала на кухне, которая представляла собой большую русскую печь и рядом с ней приземистую «чугунку» – так называли армейские печи для обогрева личного состава, размещенного в блиндажах или землянках. На этом «агрегате» мама и готовила свои немудрые сельские разносолы. Дом наш, по ее выражению, напоминал проходной двор. У нас вечно ночевали какие-нибудь приезжие лесозаготовители, загорающие шоферы, припозднившиеся путники, охотники, обросшие и заскорузлые старатели. Для всех и всегда находился кусок хлеба, картошка в мундире, кружка молока и теплый уголок в нашем большом пятистенном доме, который был сруб лен в 1905 году, еще до революции, о чем гласила резная табличка над высоким крыльцом, увенчанная вензелем. Поэтому приезд на попутке трех сотрудников НКВД никого из родителей особо не удивил. Два сержанта, размяв задубевшие в дороге ноги, присели у печки согреться, а капитан придвинул табуретку к столу и, хрустнув кожаной портупеей, положил перед собой планшет. Не ускользнула от внимательного взгляда и новенькая звездочка на его погонах. Он был моложав, с умным острым лицом, корректен и явно опытен. Ситуация, как говорится, перестала быть томной. Отец, еще не зная, что ожидать от этого визитера, – а ожидать в те времена можно было всего – сидел на скамье с лицом подсудимого. Мама, мельком поймав его взгляд, незаметно поднесла палец к губам, слегка кивнув, ободрила и дала понять, что она все берет на себя, а ты, по возможности, помалкивай. Она была авантюристка по натуре, и ей даже нравились подобные ситуации. Сейчас это называется адреналин. Негромко что-то напевая, продолжала орудовать со своими кастрюлями. Достав из планшета бумагу и развернув ее, пригласил родителей сесть поближе и, поглаживая листок, задал свой вопрос: «Поступило заявление, что Вы, Яков Тимофеевич, 31 декабря 1948 года, будучи с супругой Анной Петровной в поселке Танха салютовали, сделав несколько выстрелов из пистолета. Я уполномочен… Наличие у вас… Изъятие… Оружие нарезное… Обыск… Санкция прокурора… Ознакомьтесь со статьей, предусматривающей уголовную ответственность… и т. д.». Эти слова падали на бедную голову отца, больно и обидно отзываясь в сердце. Сколько их тогда вернулось, искалеченных и виноватых только в том, что это была вой на, и что они еще могли радоваться, оставшись в живых. Подчеркивая важность и необычайную серьезность момента, жестко отрубая каждое слово, капитан продолжал: «Вы можете подтвердить наличие у Вас нарезного огнестрельного оружия?» Отец с ответом медлил. Мама, неожиданно вспыхнув и воспользовавшись паузой, дерзко ответила: «Да, у нас есть трофейное оружие, которое принес мой муж с войны, а еще он принес награды за вой ну, два костыля и инвалидность по тяжелому ранению, а Вы его тут в уголовники записываете? У Вас есть ордер – ищите, товарищ капитан!» – и, резко повернувшись, показала, что разговор окончен.