Олег Мамонтов - Прощайте, сожаления!

Раздумывая о смерти отца, всякий раз Жилин испытывал недоумение. Невозможно было понять, почему в последние дни старик потерял рассудок: то ли его мозг был отравлен раковыми ядами, то ли помешательство развилось от тягостных душевных переживаний в ожидании смерти, то ли мышление пострадало от перенесённого в одиночестве инсульта. Но вот что было необычно в его случае: отсутствие жалоб на боли, от которых, как правило, ужасно страдают умирающие от рака…

…Почему же приснился ему сон про умирающего отца? Когда окончательно проснувшийся Жилин задал себе этот вопрос, то мгновенно нашёл ответ. Да потому, что уже несколько дней он подозревает рак у себя самого! Не на эту ли болезнь указывала температура, которая уже неделю держалась в пределах 37,2-37,4 градусов, без каких-либо иных признаков простуды? То же самое было десять лет назад с его отцом. Ещё Жилин заметил у себя отсутствие аппетита, чувство полноты в желудке и поташнивание после самой скудной трапезы, а также довольно быстро нараставшую слабость – всё то же, на что жаловался его отец в последний год своей жизни.

Впервые осознав всё это, Жилин похолодел и предпринял жалкую попытку успокоить себя: ведь ещё ничего не известно точно, ставить диагноз – это дело специалистов… Но он припомнил всё, что читал о наследственной предрасположенности к раку, и в глубине души почувствовал себя обречённым.

Терапевт районной поликлиники со смешной фамилией Колзикова назначила ему обычные анализы, а когда результаты их были готовы, она долго, молча изучала справки и затем выписала направление в онкологический диспансер. На прощанье она взглянула на него быстрым, уклончивым взглядом и тихо сказала, что «это нужно затем, чтобы исключить самое плохое». Он с ужасом подумал о том, как же ему быть, когда подтвердится это «самое плохое».

На примере отца Жилин знал, что принять известие о своей близкой смерти невозможно, не сломавшись душой. На его глазах с Жилиным-старшим, узнавшим про свой диагноз, произошла разительная перемена. Для бедняги будто сразу потеряло значение всё то, чем он жил до сих пор. Заядлый спортсмен, поменявший к старости штангу на большой теннис, он сразу перестал ходить на корт. Новообращённый православный христианин, искупавший, казалось, свое многолетнее членство в КПСС чрезмерным, демонстративным рвением в выражении веры, он резко охладел ко всему церковному. И даже в общении с близкими он стал рассеян, выслушивал их слова участия невнимательно, отстранённо, весь явно подавленный свалившейся на него бедой. «Я словно приговорён к расстрелу», – сказал он за полтора месяца до смерти.

Жилин думал порой, что прежнее отцовское ежедневное исповедание веры, все его благочестивые речи, размашистые крестные знамения и развешанные на стенах иконки и портреты патриарха (в соседстве с вырванным из журнала фото Маши Шараповой в задравшейся теннисной юбочке, с задорной подписью: «Хороша Маша и наша!») были для него отчасти заговором, ворожбой для отведения беды. Ну а когда беда всё-таки пришла, эти «обереги» обесценились. Как и многое иное, наполнявшее прежде его жизнь. Быть может, не только увлечение теннисом, но даже отношения с близкими были для отца только чем-то внешним, дополнительным по отношению к сокровенному миру его души, – тому, что составляло его глубинную сущность и что было раздавлено диагнозом, равнозначным приговору к смерти.

Хотя с отцом медработники были деликатны. Конечно, настолько, насколько это было возможно применительно к вполне рядовому для них случаю, одному из множества тех, с которыми в стационаре при областном онкологическом диспансере имеют дело ежедневно. После того, как отец прошёл там ультразвуковое исследование печени, врачи не сказали ему об ожидающей его через несколько месяцев смерти, – напротив, его подробно просветили насчёт того, как надо правильно питаться для борьбы с онкологическим заболеванием: исключить из рациона кофе, шоколад, копчёности и алкоголь, отдавать предпочтение овощам, фруктам, молочным продуктам, кашам и рыбе. Как если бы всё это ещё имело в данном случае какой-то смысл.

Впрочем, подобная «деликатность» по отношению к отцу стоила немного, поскольку тот скоро сам всё понял. После посещения диспансера отец обрисовал ожидающую его перспективу словами: «Тяжело лечение – легко в раю» – ироническим вариантом суворовского девиза. Жилин догадался, что эту пословицу отец подцепил в коридоре диспансера, в очереди на приём к врачу, и что это своего рода больничный фольклор, передаваемый поколениями доходяг друг другу.

На очередной приём Жилину-старшему было назначено явиться вместе с кем-то из родственников, и в тот день вместе с отцом в диспансер поехал сын. Пригласив Жилина-младшего отдельно в свой кабинет, врач сообщил, что у отца неоперабельный рак с обширными метастазами в печени. Всё, что можно сделать для больного, который «тяжелеет на глазах» и проживёт только месяца два, – это «обеспечить комфорт».

И вот теперь столь же «деликатны» по отношению к ему самому. Он повертел в руках выданное ему направление. Вместо диагноза там значилось: «ЗНО?». Аббревиатура с вопросительным знаком, призванная уберечь его психику, была вполне прозрачна, обозначая «подозрение на злокачественное новообразование». Кажется, это же написали в свое время и в направлении, выданном его отцу.

На следующий день после двух лекций в училище искусств, где Жилин преподавал предмет под названием «Основы философии», он отправился в онкологический диспансер. Как и прежде, десять лет назад, семиэтажный больничный корпус уже снаружи произвёл на него гнетущее впечатление. Он подумал, что все здешние пациенты, госпитализированные, амбулаторные и просто состоящие на учёте, исчисляются тысячами. И что при таких огромных масщтабах деятельности учреждения рассчитывать на подлинное внимание и участие к твоей персональной судьбе в этих стенах просто смешно. Диспансер похож на большую фабрику, где пациент – всего лишь очередная деталь на конвейере.

Как всем впервые поступившим, Жилину было назначено ультразвуковое исследование, которое выявило утолщение стенок желудка до двадцати миллиметров – в десять раз больше нормы. Врач о диагнозе с ним говорить не стал, а пригласил в свой кабинет его дочь Ольгу, приехавшую с ним в диспансер на следующий приём. То, что она услышала, звучало страшно: диффузная низкодифференцированная аденокарцинома желудка. Врач пояснил, что раковой опухоли в обычном понимании этого слова нет, что очаг рака находится в толщине стенок желудка под слизистой оболочкой и его не разглядеть даже с помощью гастроскопии. До него можно добраться, только сделав биопсию и ещё умудрившись, не видя, будто вслепую, зацепить именно тот участок, где прячется рак. И такие участки могут быть рассеяны по окружающим здоровым тканям наподобие кусочков мозаики. Что касается лечения, то оно может быть только паллиативным, и его назначит районный онколог, принимающий в поликлинике по месту жительства больного.