Олег Мамонтов - Лекарства для слабых душ

Распахнулась дверь, и порывистой походкой в комнату вошла главбух Елена Клевцова – высокая, сухопарая блондинка лет тридцати с красными пятнами на лице и блестящими от слез глазами. Терпко пахнуло женским потом. Увидев Шаркова, она еле слышно поздоровалась, бессильно опустилась на свой стул, уперлась локтями в стол, а лицо спрятала в раскрытые ладони. Наверно, для того, чтобы не видно было слёз на глазах – догадался Шарков.

– Что там у Лоскутовой? Наверно, Чермных приехал? – осторожно спросила Оля.

Клевцова звучно проглотила слюну и ответила с трудным усилием, сквозь подавленный всхлип:

– Чермных собрал сейчас совет учредителей и взъелся на меня за то, что в последнем балансе я показала приобретение помещения не за счет полученного от него кредита, а как его взнос в уставный капитал. А Лоскутова вдруг сказала, что не просила его выкупать эту тысячу квадратных метров. Ну уж и вспылил он тогда! Чуть не матом ругался! И больше всех досталось мне! Если я буду упорствовать, он уволит меня с порочащей записью в трудовой, а Лоскутова не защитит!

– Ну, положим, так сразу не уволит, – спокойно возразила Оля, – сначала ему нужно будет уволить Лоскутову.

На лице Клевцовой появилась горькая, язвительная усмешка, она энергично, с негодованием встряхнула льняными кудрями:

– Да ты не знаешь, как бухгалтеров подставляют! Будешь стараться угодить своему начальнику и в итоге окажешься крайней!

– Однако уже двадцать пять минут четвёртого, – сказала Оля, взглянув на часы и поднимаясь, – пора занимать места.

Шарков с облегчением встал и направился к выходу вслед за Олей, по её примеру захватив с собой стул, а Клевцова осталась сидеть, чуть слышно посапывая, устало щуря близорукие глаза, воспалённые от невыплаканных слез.

Собрание, как всегда, проводили в помещении швейного цеха – самом большом в ателье. Швеи уже выключили свои машины и терпеливо дожидались, оставаясь на своих рабочих местах, пока остальные принесут стулья и рассядутся. Вошли и заняли места за столом мастера, в «президиуме», четыре портнихи из совета учредителей «Надежды», приемщица заказов Акопова, директриса Лоскутова и немолодая, некрасивая Лариса Крохмаль, о которой все знали только то, что она экономист и что-то вроде консультанта у Чермных.

В приглушённом гуле женских голосов звучало тревожное, злое оживление. Когда вошел Чермных, приземистый, грузный, с обширной плешью, придававшей ему облик мыслителя, все голоса сразу смолкли. Живой, насмешливый взгляд его чёрных глаз быстро окинул собравшихся, никого особо не выделяя. Затем он медленно прошел через цех к столу мастера, где для него было приготовлено место. Однако не сел, а остался стоять, сверля всех взглядом. Почему-то все перед ним опускали глаза, даже самые бойкие и злые на него бабы.

Несколько мгновений все молчали. Наверно, ожидали, что Зоя Акопова как председатель совета учредителей объявит, по обыкновению, повестку дня и предоставит слово тому, чьё имя первым значится в списке докладчиков. Но ей не дали никакого списка, только сообщили, что выступит Чермных, а о чём именно – не сказали. Впрочем, она понимала, что «Надежда» гибнет, что хозяин вколотит сейчас, может быть, последний гвоздь в гроб товарищества. Помогать ему в этом она не хотела и потому молча сидела за столом президиума, потупив взгляд, напряжённая и злая. Лоскутовой пришлось проявить инициативу:

– Слово для доклада – Сергею Борисовичу! – объявила она.

Вместо того, чтобы начать речь, стоя у стола, Чермных неторопливо двинулся в глубину помещения, между рядами швейных машин. Портнихи, почти все немолодые, сутулые от долгого согбенного корпения над шитьем, смотрели на хозяина исподлобья, настороженно. Его голос зазвучал сначала тихо, задумчиво, как если бы он размышлял наедине, проговаривая вслух сокровенные мысли:

– Вы все уже знаете, наверно, что на днях я выплатил в комитет по имуществу остаток выкупной платы за помещение, занимаемое товариществом «Надежда». Теперь я хочу вернуть эти деньги. Мы в совете учредителей сейчас битый час говорили об этом, и я вижу, что люди здесь плохо понимают простые вещи. Если вы взяли в долг, надо отдавать. У вас трудное положение? Значит, плохо работаете! Никто не обязан давать вам блага просто за красивые глаза. Что я имел от «Надежды»? Да я здесь даже брюк себе не сшил! И вот теперь учредители желает, чтобы я просто подарил им те десятки миллионов, которые пошли на выкуп помещения! Не выйдет! – голос его вдруг взвизгнул. – Так, блин, не бывает!

Чермных прошел ряд и оказался за спинами портних. Женщины встревоженно закрутили головами, косясь на него, как если бы рядом с ними был пьяный, от которого можно было ждать неприятной выходки. А он, слегка помедлив, как если бы в раздумье, перешел на другой ряд и двинулся назад, к столу «президиума».

– Деньги на выкуп получены от арендной платы за наши помещения, это, в сущности, наши деньги, – почему-то вдруг тонким, плачущим голосом возразила Лоскутова. – И вообще я хочу сказать, что не могу здесь больше работать! Устала! Ищите нового директора!

– Не надо, Лилия Витальевна! – как бы вскипая гневом, закричал Чермных. – Год назад вы подписали со мной договор о том, что я получаю с арендаторов плату за аренду и коммунальные услуги и выкупаю у комитета по имуществу помещение товарищества. Но комитету я заплатил значительно больше того, что получил от арендаторов, поэтому сейчас требую возврата моих средств. Сами вы необходимых для выкупа денег не собрали бы никогда. Нечего, блин, мне мозги пудрить! Хм-м! Хр-р… – он закашлялся и крякнул, прочищая горло.

Достигнув стола, Чермных немного помедлил, как бы раздумывая: сесть или не стоит? Затем, решив, видимо, остаться на ногах, он повернулся лицом к швеям. Его злой взгляд беспокойно обшаривал пространство цеха, и женщины смущённо опускали глаза.

С удивлением Шарков думал о том, что сейчас перед ним разыгрывается зрелище наподобие нанайской борьбы: Чермных, единый в двух лицах – хозяина и кредитора «Надежды», – сначала навязал товариществу неподъёмный долг, а теперь банкротит за неуплату, «вышелушивает», так сказать, чистые активы от ненужного балласта – швейного производства вместе с людьми. И при этом нисколько или очень мало сомневается в том, что все покорно примут происходящее. Самое печальное – то, что расчёт его, пожалуй, верен. Хотя бабам очень естественно было бы сейчас всем вместе, «хором» возмутиться, громко запротестовать – но потенциальный протест умело «сливает» Лоскутова: она вроде бы в этом самая активная, лидерша, однако дальше словесного выражения недовольства не пойдёт. К тому же всех завораживает, вселяя безвольную робость, нахрапистая самоуверенность Чермных. Разве не потому так нагл Чермных, думает каждая, что поступает по закону – если не полностью, то в основном, за изъятием каких-то маловажных частностей, в которые всё равно никто вникать не станет. А значит, ничего не оспорить, не высудить у него. Тем более, что вульгарное «блин!» в устах такого лощёного господина звучит жутким намёком не только на площадную брань, явно готовую сорваться с его языка, но и на что-то несравненно худшее: на угрозу расправы с непокорными при помощи бандитов, например. Ведь о том, что «новые русские» имеют обыкновение выколачивать долги руками уголовников, наслышаны все. А уж от выжиги Чермных иного ждать не приходится.