Олег Мамонтов - Лекарства для слабых душ

– Константин! А я думал: ты всё ещё в Норильске!

– Да я уже семь лет, как вернулся! Садись, подвезу!

– Как же раньше нам не пришлось встретиться?

– Да вот так. Выходит: Ордатов – не такой уж и маленький городишко.

Каморин послушно сел в машину рядом с Шарковым, растерянно, с любопытством всматриваясь в старшего товарища, которого когда-то, будучи пацаном, обожал. Затем, после нескольких мгновений изучения пристальным взглядом, выдавил из себя короткий, сухой смешок, точно поперхнулся:

– Ха-ха! Вот странно: точно вчера ещё мы жили в одном подъезде! Увидел тебя и почувствовал: все пережитое и нажитое – шелуха, а по сути каким я был пацаном, таким и остался.

– Наверно, ближе к концу жизни это впечатление от нашей встречи будет ещё разительнее…

– Ты кем сейчас?

– Частный извозчик после того, как моя швейная фирма закрылась. Энергетиком не устроишься, а жить надо. А ты?

– А я по своей исторической специальности – в музее.

– Ха-ха! Работёнка, небось, – не бей лежачего. Куда тебе?

– Домой, по старому адресу – на Семашко.

– Не женился?

– Нет.

– Ну и дурак, – со спокойной, грубоватой фамильярностью заключил Шарков. – Всё нужно делать вовремя. А ты, наверно, всё мечтаешь о прекрасной даме…

– Я считаю нечестным и нелепым заводить семью, детей, то есть приводить в мир и ставить в зависимость от себя других людей, когда ещё не уяснил, для чего живу сам.

– Да? В самом деле так сложно? А я думал, ты повзрослел. Тебе навредило то, что ты не был в армии. Иначе смотрел бы на вещи проще. Женятся для удовольствия, а дети – необходимое приложение к нему. Стоит два года пожить в казарме, среди двух сотен молодых, постоянно голодных, мучимых вожделением, раздражённых скотов, для того, чтобы понять: человек – всего лишь двуногое животное, которому важнее всего пожрать, спариться и поспать.

– Ты сам не веришь в то, что говоришь, – сказал Каморин смущённо, чуть запальчиво. – Гедонистический идеал недостижим…

– Ну ты и чудак! – ухмыльнулся Шарков. – Причём здесь какой-то идеал, тем более гедонистический? Об этом позволительно говорить юнцам, а уж к тридцати-то годам пора понять, что жизнь может быть просто более или менее сносной. Ещё Пушкин сказал: «На свете счастья нет, но есть покой и воля». В наших силах лишь сделать жизнь немного более приятной и разумной. Или ты считаешь это узким эгоизмом? Но посуди сам, как это странно получается: я, «эгоист», пекусь о благе дочки и жены, а ты, со всеми своими «идеалами», – только о своём собственном!

– Да не в идеалах дело, а в сомнении: нужно ли заводить семью и детей, когда и самому тяжёло, неуютно живётся на свете? К тому же и та девушка, которую я люблю, всё не решается выйти за меня, нищего музейщика, а других мне не надо… – признался Каморин смущённо.

– Да, жизнь на самом деле страшна, – вдруг согласился Шарков, помрачнев. – Как раз на днях нечто совсем кошмарное произошло в том самом «богоугодном заведении», где я работал. «Надежда» не просто крахнула – там убили директрису Лоскутову, которую я возил. Причём убили сразу после выкупа помещения ателье в собственность руководимого ею товарищества. Ударили ей в сердце чем-то острым.

– Да что ты! – удивился Каморин. – Такие страсти в жалком заведении!

– Сначала все решили, что убил вор, который в тот вечер залез в ателье, как раз во время застолья по случаю выкупа помещения. Но оказалось, что убита она каким-то особым орудием, заточкой или шилом, а не тем ножом, который нашли у грабителя. Что самое ужасное, подозревать в убийстве Лоскутовой можно каждого, потому что её ненавидели все. Ну или почти все, мне-то не за что было ее ненавидеть: я не член товарищества и платила она мне аккуратно. А вот все бабы в ателье были на нее злы, потому что она много задолжала им по зарплате, да к тому же разоряла товарищество, где за каждой из старых работниц числился один процент уставного капитала. То есть она не просто недоплачивала бабам, но ещё и лишала их коллективной собственности и рабочих мест. Как раз в час убийства весь коллектив был в сборе, плюс арендаторы и владелец «Надежды» Чермных. У него тоже мог быть зуб на Лоскутову, потому что на собрании она вдруг стала артачиться, то ли притворно, то ли всерьёз. Она же играла роль заступницы коллектива, будто бы защищала «Надежду» от Чермных. В общем, всё было запутанно, потому что женщины склонны к отношениям любви-ненависти. Бабы в ателье одновременно ненавидели и обожали свою директрису.

– Ручаюсь, что не только они, но и ты восхищался этой змеёй подколодной! Чувствую это по жару, с которым ты говоришь о ней!

– Как странно, что тебе пришёл в голову именно этот образ! Да, в ней на самом деле было что-то змеиное и вдобавок что-то от Клеопатры, любительницы змей: гибкая фигура, черные подведённые глаза, струящийся шёлк платья… Что-то театральное… И вот что любопытно, во время своего последнего застолья Лоскутова публично призналась в том, что ателье для неё, как театр. То есть она разыгрывала спектакль! И я тогда сразу подумал, что в «Надежде» события действительно развивались по тщательно продуманному и жестокому сценарию! Понимаешь, «Надежда» – это было не просто ателье, а товарищество с ограниченной ответственностью, созданное на базе филиала швейной фабрики, с правом льготного выкупа своего помещения – тысячи с лишним квадратных метров на первом этаже жилой девятиэтажки. Там за каждой старой работницей был закреплён один процент уставного капитала. И вот как всё хитро провернули: по идее, льготу дали трудовому коллективу ради его процветания, но фактически воспользовался ею оборотистый делец Чермных, который помещение присвоил, а работниц разогнал. И во всём этом Лоскутова сыграла ключевую роль, себе на погибель…

– Что ж, история в наше время довольно обычная… – вздохнул Каморин. – Впрочем, не только в наше время. И подобные спектакли разыгрывают не только в таких заведениях, как «Надежда». Я тоже не раз думал о том, что каждый или почти каждый вокруг нас – актёр, лицедей. Разве не все, с кем сводит нас жизнь, играют, мучаясь, какие-то роли? Где ещё столько мифов и показухи, как в России?

– Это ты о чём?

– Да о том, что кругом ложь и показуха. И не оттого ли, что люди не умеют здесь жить разумно и радостно, просто для себя и своих близких? Это при том, что в глубине души каждый, конечно, хотел бы жить в своё удовольствие. Но здесь так нельзя, не положено, не дадут. Наш народ испокон веков стремится обрести смысл своего существования, воплощая странные грёзы: то утвердить православный «Третий Рим», то построить на зависть и в пример всему миру «общество социальной справедливости». Люди вживаются в придуманные для них роли и привычно жертвуют собой ради химер, покорствуя своим начальникам и вождям. А эти начальники и вожди – всегда самые способные лицедеи, и именно потому они становятся кумирами толпы! И почти все они всё-таки стараются получше устроиться не в будущей, а в нынешней, земной жизни. При этом они так хорошо играют роли заботливых пастырей для пасомых! Так мастерски подчиняют своему обаянию множество людей! Видимо, Лоскутова тоже была волчицей в овечьей шкуре. Пусть совершенно неизвестные за пределами своего круга, такие люди наделены недюжинными актёрскими способностями и свои роли играют очень старательно и убедительно. Какие артистические дарования сокрыты во множестве неведомых миру офисов и контор!