Григорий Громской - Осуждение и отчуждение

Владислав приехал в этот город два дня назад. Его мама, Гордина Меланья Романовна, встретила сына в слезах, в необычайной радости. По приезде сына на дворе стоял поздний, чёрный вечер; многие люди уже спали, пока те ночь напролёт болтали как о сущих мелочах, так и о важнейших событиях в жизни друг друга. Больше, конечно, рассказывал о себе Гордин: Меланья будто составила перед его прибытием длинный перечень вопросов, на которые он еле-как успевал отвечать. Их уютная беседа продолжалась очень долго и закончилась ровно тогда, когда на горизонте стало медленно всплывать розовато-оранжевое зарево.

Сейчас же, сидя в душном такси, Гордин с Меланьей направлялись в гости к своим родственникам, которые уже давно не собирались вместе.

Влад оторвал свой взгляд от дорогих сердцу красот и посмотрел на милую маму, сидевшую подле него. Она сложила нежные руки на коленях и почти всем телом прижалась к дверце машины. Её взгляд был безучастен, она пребывала в глубоких раздумьях. Порой женщина медленно и аккуратно, словно боясь, что её заметят, вытирала потные ладони о коленки, покрытые бежевым платьем.

Машина повернула за угол и выехала на улицу, где, собственно, находился дом, в котором будет происходить празднество. Он принадлежал Дмитрию Тиховецкому – крёстному Гордина. Последний раз Владислав виделся с ним в день, когда тот безмолвно прощался со своим самым близким человеком – на похоронах. С тех пор прошло немало лет, в течение которых они практически не виделись да не разговаривали. Тиховецкий после того дня в принципе мало с кем заводил разговор.

Гордин, увидев, что они подъезжают к дому, негромко спросил у матери:

– Мам, а ты с ними-то без меня общаешься?

– Да, – будто очнувшись, неуверенно промолвила она.

– Антонимовы всё-таки будут?

– Да… будут, – медленно кивая, ответила женщина.

После этих слов их взгляды несколько поникли. В тот же момент машина, проезжая по дорожным ямам, закачалась из стороны в сторону да вскоре, пересёкши длинную лужу, прибыла к месту назначения. Владислав достал из кармана серых брюк пятидесятирублёвую купюру и протянул недовольному таксисту. Тот жадно вырвал её из рук и, когда пассажиры вышли, ни на минуту не останавливаясь, скрылся за поворотом. Гостям пришлось пройти по сырой и неухоженной клумбе, чтобы добраться до главных ворот и нажать на кнопку звонка. Тротуары, тянущиеся чуть ли не за версту, стояли пустыми. Издали непрестанно доносился лай, перекликавшийся с чириканьем прятавшихся в опадавшей листве птиц.

Прошла минута. Но им не открывали.

Тогда Гордин позвонил в домофон ещё раз и заодно постучал в сплошные металлические ворота. Через несколько секунд послышались чьи-то шажки, затем – неразборчивые слова, и вскоре со двора стал доноситься целый хор разнообразных и знакомых голосов.

Ворота распахиваются, и пред ними появляется толпа радостно визжащих да лыбящихся родственников. Гости мигом оказываются в объятиях. Родная сестра Меланьи, Юлия Смиренская, перво-наперво обнимает нежными руками Владислава; она, как всегда, перекидывается различными тривиальными фразами наподобие «сколько лет, сколько зим» или дивится, как вырос тот мальчик, которого она будто совсем недавно держала у себя на руках. Но, несмотря на все эти избитые сентиментальности, Гордин был рад этой встрече, наверное, так же искренне, как и сама Смиренская. Потом женщина прижала к груди свою любимую сестру Меланью и долго-долго её не отпускала, а Владу тем временем пришлось здороваться с Иваном Антонимовым – родным братом его матери. И как бы он не старался подавлять в своём сердце эту глубокую неприязнь при виде Антонимова, на его лице невооружённым глазом можно было увидеть те мрачные чувства, что таились у него в душе. В голову стали лезть пренеприятные воспоминания, былые ссоры и обиды. Но что остаётся делать? Приходится идти против своей воли, дабы сразу с порога не разжечь конфликт. Гордин пожимает Ивану Антонимову руку, а на его приветственные фразы отвечает лишь натянутой улыбкой. Подходит (скорее даже подбегает) Анастасия – жена человека, с которым парень только что поздоровался. Она резво и крепко обнимает Владислава не по-женски сильными руками. Так же как и её муж, она была связана в памяти Гордина с не особо хорошими чувствами. Язвительная, лживая, надменная натура, никогда не отказывающая себе в поддакивании такому же мужу, который имел хобби принижать достоинства других и выкидывать острые придирки, – вот каким человеком она представала в глазах несколько покрасневшего то ли от злобы, то ли от душных объятий парня. После всех этих приветствий, Гордин, как и его расчувствовавшаяся мама, поздоровался с детьми. И только потом вся скопившаяся у ворот толпа, в конце концов, начала расходиться. Одна половина пошла к мангалу, вторая – в дом. Гордин вместе с Меланьей примкнул ко второй.

Через некоторое время они оказались в крохотной прихожей. Крохотной она казалась из-за груды вещей, которые были неопрятно разложены то в одном углу, то в другом. Среди этих одёжек были как куртки, так и шапки – всё, что подходило скорее для зимних морозов, нежели для осенней духоты. Но даже не это так приковало взгляд Гордина. Он заметил, что посреди вещей лежало белоснежное свадебное платье. Виднелась только его небольшая часть. Парень не отводил с него глаз.

«Неужели он до сих пор не смирился? Ну что за дурак?», – мимолётно пронеслись мысли в голове Гордина.

Под ногами мешалась обувь гостей. К полкам прилипала, летающая в воздухе пыль, а подоконник был покрыт засохшей грязью. Гордин постоял-постоял на месте, медленно снимая ботинки со своих ног, чтобы люди уже прошли дальше, а не толпились в тесной комнатке, и вскоре, когда все ушли, зашёл в коридор.

В гостиной, которую все родственники, увлечённые житейской беседой, не задумываясь, проходили, переливалась чарующая мелодия рояля. Скорым взглядом, окинув эту громоздкую комнату, Гордин заметил трёх детей, которым с виду было лет так десять иль двенадцать. За самим чёрным музыкальным инструментом, исполняя Fantaisie-Impromptu In C-Sharp Minor, Op.66, сидел крёстный, Дмитрий Тиховецкий. Гордин, пройдя подле дверцы, замешкался с вопросом: «Заходить или нет?». С Гординым и с Меланьей, когда они приехали, Тиховецкий не поздоровался, даже не вышел к ним на улицу. Но, несмотря на это, проигнорировать его всё равно было весьма неудобно. В итоге, потоптавшись у двери, Гордин принял решение поздороваться со своим крёстным. Ради обыкновенного светского приличия.

Парень зашёл в просторную и практически пустую гостиную. На одной из книжных полок стоял роман Михаила Грёзнова. Бледноватый мужчина с тёмными завивающимися волосами опрокинул на вошедшего гостя молчаливый взгляд, скривил добрую улыбку и в знак приветствия кивнул, продолжая играть переливающуюся мелодию. Гордин не намеревался ни на лишнюю секунду останавливаться в этой гостиной, но почему-то в один момент тело будто бы отказалось его слушаться. Внимание приковала обвораживающая своей загадочностью и печалью музыка. Гордин следил, как тонкие пальцы перелетали с клавиши на клавишу, разнося по воздуху необычайную гармонию звуков. В это же время тихо переговаривались на диванчике дети, мельком выбрасывая непонятные смешки, которые, однако, не убивали этим царящую атмосферу странно приятной грусти. Из дальних комнат доносились через коридор приглушённые разговоры взрослых; на больших окнах под дуновением тёплого ветра развевался белоснежный тюль; с улицы проникал холодный голубоватый свет. И почему-то всё это было так грустно. Так прекрасно, но так грустно. Гордин глянул на Тиховецкого и заметил в его тёмных глазах былую боль, которую он уже видел когда-то давно на церемонии погребения. Парень припомнил о том, что однажды рассказала ему мама. Она сказала, что, по словам соседей, Дмитрий практически никогда не выходил из дома. А если и покидал его, то только для похода в магазин или для того, чтобы прочесть лекцию по юриспруденции в местном, не самом престижном университете. Дома же он всё играл и играл одно произведение, лишь изредка начиная изучать что-нибудь новое. Помимо этого, когда Гордин перед приездом в этот дом спрашивал у Меланьи о крёстном, а точнее интересовался его состоянием, она отвечала, что с ним всё чудесно, что он чуть ли не сам был инициатором сегодняшней встречи. Но, по крайней мере, так передал ей Антонимов. Было ли это правдой?