Ольга Манскова - Вне имён

Через несколько суток, как она просчитала позже, Фанни проснулась. Самое первое, что она почувствовала, была острая зубная боль, как в юности, во время роста зубов мудрости… Один за одним, у неё расшатывались и выпадали все зубы. А под ними уже начинали пробиваться новые. Сильная температура и лихорадка продолжались.

Ещё через несколько дней, она выползла в прихожую и посмотрелась в маленькое, старое зеркало без рамы, закреплённое над ручным рукомойником: таким, в который сверху наливалась вода из колодца. Ей было уже гораздо лучше, осталась лишь слабость и лёгкое головокружение…

Фанни не узнавала себя. Вернее, вот теперь она и была собой. Прежней Фанни, какой всегда была по внутреннему ощущению: девушкой с каштановыми, слегка вьющимися волосами и зелёно-карими глазами с длинными ресницами. Худой, измождённой, но… Молодой.

– А что было потом? – спросил тогда Фрэд.

– Потом… Я тотчас покинула тот съёмный дом в горах. И оставила доброму хозяину – леснику ключ там, где он просил его оставить, когда я соберусь покинуть этот приют: прямо на калитке его забора, на маленьком крючочке. Полностью изменённая, я пешком отправилась к ближайшей трассе, искать «попутку» до ближайшего населённого пункта. Села на автобус… Потом – на поезд. Чтобы не предъявлять документов при покупке билета, села безбилетницей, на маленькой станции, по договору с проводницей. И… так добралась, ещё с одной пересадкой, до Питера. Немного поработала на всяких таких работах, где не шибко проверяли документы. Чуть не вляпалась в неприятную историю: уехала бы в Турцию, секс-рабыней… Вовремя нашла тусовку, стала то петь в рок – группах, то рисовать по найму, на заказ: по диплому и навыкам я была художник-оформитель. Хотя, в родном городке, и выйдя замуж, этими умениями пользоваться не приходилось. Там никому они не были нужными. Ну, так и жила я поначалу, в Питере… На съёмных хатах. У друзей. В какой-нибудь студии… В общем, везде, где придётся. Очень сложно было, пока существовали те паспорта, что везде требовались при устройстве на работу. Но, когда прошла повсеместная чипизация, и вместо паспорта часто работали просто вживлённые в ладонь чипы, то стало немного легче. При устройстве на нормальную, хорошую работу всё равно требовали именно паспорт, хотя и нового образца. А ещё, кучу всяких бумаг и платных справок: нужно же было разводить население на деньги и как-то существовать по-прежнему всем этим бумажным конторам… Паспорт у меня, как и прописка, полностью отсутствовал, как и у многих других «категорий населения», не имеющих личного жилья. Имя которым – легион… Старый я сдала при чипизации, новый не получила. Проведя чипизацию, у не имеющих жилплощади фактически отобрали эти «корочки»: то есть, выдавали новые паспорта только при наличии «жилищного сертификата», а «сертификаты» выдавали только владельцам недвижимого имущества. А тех, кто жил без паспорта, теперь потрошили на взятки за нелегальное проживание и отсутствие работы, всячески ставили вне любых льгот, выплат и любой социальной помощи. И, в общем-то, вне закона. Но, мне лично такие условия, наоборот, добавили легальности: чип указывает при сканировании только номер личности и то, что нет судимости и долгов, и ничего не говорит ни о возрасте, ни о поле данного гражданина или гражданки.

– А с личной жизнью как? – спросил Фрэд.

– Ну… Скажем, так: был у меня потом второй муж. Неофициальный, конечно… Я уже плохо его помню, хотя мы прожили вместе более десяти лет. Двенадцать или четырнадцать… Точней сразу не скажу. С ним я познакомилась уже в Питере, после своего изменения. Во время богемной жизни. В одной милой компании. В то время я, конечно же, не официально, в очередной раз искала любую работу. И кто-то из знакомых посоветовал подработать, помогая художественно оформлять помещения, расписывать стены в кафе и арт-клубах, вместе с другими художниками.

А он и был художником. Так и познакомились: кто-то нас представил друг другу, и мы вместе расписывали стены. И, если за первого своего мужа я писала некоторые научные работы и переводила тексты с английского, французского и немецкого для диссертации, то благодаря второму, научилась хорошо рисовать. Я и раньше неплохо рисовала: окончила художественно-промышленный институт, но теперь освоила новые техники живописи и работу пастелью и сангиной. И вскоре мы работали в четыре руки: понятное дело, за подписью работ только его именем, поскольку у него было какое-никакое имя, в отличие от меня, и широкий круг связей. Этот художник был весьма странным типом: не только в то время, когда мы оба были опьянены страстью, но даже и все последующие годы его никогда не интересовало, сколько мне лет, кем я была и чем занималась прежде. Он был весь в искусстве; в конце концов, он стал вести какою-то студию для новичков, снимая площадь в бывшем ДК, и у него появилось множество девушек-поклонниц и моделей. После чего, я ушла, не прощаясь и не оставив ни записки, ни координат.

В те годы, самой мне не грозило никакой более-менее сносной работы по причине престарелого возраста и отсутствия после чипизации паспорта. Чипизация, если ты не знаешь, была делом чисто техническим: я сдала свой старый паспорт и получила чип в руку. Идентификационный номер…

Некоторое время паспорта ещё требовали предъявлять на любой работе, кроме всяких «промоутеров», курьеров и прочих вариантов так называемой «подработки». (В это время я жила ещё у художника.) Но, когда я от него ушла, уже было достаточно идентификационного номера и отпечатка пальца на матовой табличке, а личные сведения о себе каждый мог держать в тайне. На некоторых, хотя и не слишком надёжных работах, теперь этих поверхностных данных о будущем работнике бывало уже достаточно.

Вот с тех пор, я и нахожу полулегальные, отвратительные и труднопереносимые, временные работки. Тем и живу.

После третьей, очень краткой попытки ещё раз устроить личную жизнь (а вернее, ещё одного стихийно возникшего романа), я решила больше не обжигаться. Тогда я поняла, что моя странность, уже резко бросающаяся в глаза, стала полностью очевидной… Как и моё будущее одиночество.

– Странность?

– Тебе не понять это, Фрэдди… Ты тоже странный. Но это не так бросается в глаза здесь: в интернете. Но в реале… Я не так разговариваю, не так себя веду. Не понимаю половины слэнговых выражений… Мне говорят: «Ты из прошлого века»… А я… и в самом деле именно оттуда. Внутри интернета это ещё можно принять за шарм или за стиль. Но в реале это явно не прокатывает. И, Фрэдди… Современный слэнг или манеры нельзя выучить – нужно просто вместе проучиться с их носителями в школе, в вузе; ходить на общие тусовки, слушать только современную музыку и читать исключительно современные книги… Люди эти даже совсем не бывают в интернете, кроме как в социальных сетях: тех, которые то исчезают и становятся запрещёнными, то прорастают под новыми названиями – но суть их от этого не меняется, а главное их содержание – сплетни и «новости» такого пошиба, где никой интеллект не предполагается… Потому, ты их совсем не знаешь, таких людей. Но в реале – их большинство. И в той среде, где я обретаюсь в реале – никогда нет ни поэтов, ни музыкантов, ни учёных, что само собой разумеется. А есть подсобные рабочие, няньки, дворничихи, уборщицы, продавцы – там есть только такие, как я тебе описала: с уличными манерами и слэнгом соцсетей для праздно отдыхающих. Основная масса человечества – именно они.