Александр Алекс - Вкус детства

После детского дома встретил её однажды в поселке. Мы с отцом, возвращаясь домой, задержались у киоска с пивом; отец предложил и мне – шестнадцатилетнему, уже работающему парню выпить по кружке пенного напитка. Мне пиво не понравилось – оно тогда показалось горьким, и я отдал кружку отцу. Ему сказал, что в детдоме любил лимонад.

Но его в киоске не было.

Кстати, какой же хороший в то время был лимонад, нынешний и в подмётки тому не годится. С настоящим фруктовым сиропом и всего за три копейки стакан! Это казалось таким счастьем, а автомат – техническим чудом. Правда, пить его приходилось не часто: в деревне автоматов не было, а купить в магазине бутылку мы не могли, не было денег…

Так вот, в жаркий летний вечер мы с отцом стояли у уличного киоска, он попивал пивко, в этот момент щла мимо моя крёстная. Она узнала меня и, радостно поприветствовав, обратилась к отцу: «Как же, Влас Николаевич, крестник-то вымахал, возмужал! На тебя очень похож – ну, просто копия!»

Повернувшись ко мне, посочувствовала, что мама Лена, её подруга, ушла так рано. Снова позвала к себе домой. Я пообещал, но так и не собрался, думая, что ещё успею… Потом, когда уехал из тех мест навсегда, меня долго преследовало чувство вины.

Почему не пошл к крёстной? Только теперь понял, что останавливало меня. Ведь тогда в советской школе нас воспитывали атеистически, я не понимал значение «крёстная мать». Религия для меня была «опиумом для народа». Если бы всё же решился пойти к этой доброй женщине, она многое мне могла бы рассказать о маме, о её жизни. Как я жалею, что отрезал себе этот путь. Теперь рад каждой крупице сведений, но узнать о своём прошлом уже не у кого…

Часто по неопытности мы разрушаем за собой мосты, а назад дороги нет…

Разница в возрасте у отца с матерью – пятнадцать лет. Отцу было около пятидесяти четырёх, а матери – тридцать восемь, когда появился я, а через четыре года – Славик.

У родителей до нашего рождения были свои истории: семьи, дети. Поэтому у нас со Славиком есть братья по матери – Николай и Виктор. А по отцу – сестра Люба и три брата (один из которых Алексей, имена двоих других не помню).

Когда мне было года три, ещё до рождения младшего брата, с родителями жили Виктор и Николай. Наш отец им был не родной. Мама, с трудом управляясь с нами по дому, подрабатывала, чтобы накормить ораву из пяти мужиков (отец в том числе, хотя он где-то работал).

Старшие братья присматривали за мной и за братишкой.

Позже Виктор, шутя, как-то рассказал одну историю. «Сидеть со мной, – говорил он, – целый день дома им, братьям-подросткам, было неинтересно. Хотелось на улицу, на реку, к друзьям.

В зимний солнечный денёк, когда родителей дома не было, мы с Колькой решили отправиться на общую горку покататься на санках.

Улица, на которой мы жили, пролегала вдоль реки Самары на возвышенном левом берегу. Когда-то в этом месте река текла широким и полноводным руслом. Со временем сильно обмелела от края воды до прежнего берега, сбегавшего пологой кручей, образовалась приличная коса, зимой служившая полигоном для ребячьих игр.

Санки весело катились к месту сбора детворы, братья о чём-то оживлённо беседовали меж собой.

Вдруг Коля сообразил, что его руке стало легко. Обернувшись, удивился: сани ехали полозьями вверх… без пассажира. Брат понял, что я «потерялся» и крикнул: «Шурки нету, давай назад!»

Я свалился с санок недалеко, за поворотом дороги, лицом в снег. Хорошо, что был в полушубке.

Лихо подкатив, Коля развернул сани, братья водрузили меня на место и продолжили путь, а, чтобы я не вывалился снова, привязали к саням верёвкой, которая была предусмотрительно намотана на сиденье санок.

Когда до горки оставалось совсем немного, Коля вновь почувствовал, что с санями что-то неладно: слишком тяжело катились. Оглянувшись, увидел их перевёрнутыми полозьями набок. Санки ехали вместе со мной, а мне это явно не нравилось, но я не мог протестовать: в полушубок набился снег. Он попал в рот, за шиворот и потому, как только я смог набрать в лёгкие воздуха, с возмущением возвестил округу.

Мы с Колей решили разделиться: он тащил санки за верёвку, я толкал сзади.

А на горке давно уже кипели мальчишеские страсти. Ребятня с азартом атаковала склон, носилась сверху вниз на подручных средствах – жестянках, фанерках, досках. Мы по очереди сажали тебя позади и скатывались вниз, ветер и снег летели навстречу».

Виктор рассказывал это всё с азартом, словно только что пережил. Почему-то именно это вспомнилось ему.

Мои предки родом с Кубани. Дед, по словам отца, был конезаводчиком. Жили они тогда вполне зажиточно.

Расскажу об одном эпизоде из жизни отца. Мне удалось выудить у него кое-что, став постарше.

На верхней лобной части головы у отца был глубокий синий шрам. И как только я решился спросить об этом, он ответил просто, как о чём-то будничном, что это «память от бати, оставленная молотком…».

И пояснил: «Мой будущий дед, отец моего отца решил отремонтировать входную дверь с улицы в сенцы. Он снял её с петель. Закончил ремонт, оставалось прикрепить к косяку. Поставил меня на стул и велел придерживать дверь. Я был подросток лет шести, стоял на шатком стуле и с трудом держал тяжёлую дверь, подпёртую снизу кирпичом.

Налетел порыв ветра, дверь вырвалась из рук и упала на моего деда.

В сердцах старый казачура, не раздумывая, запустил молоток в «непутёвого» внука. Молоток, как томагавк индейца, описав дугу, врезался в переднюю часть черепа, чуть выше лба…»

Что тут сказать? Это кажется дикостью. Нормальный человек возмутился бы и был бы тысячу раз прав.

Я тогда промолчал, не поняв дикую выходку деда, осознав трагичность ситуации гораздо позже. Отец же говорил спокойно о той давней истории, о том в прямом смысле ударе «судьбы». Дело прошлое, оставившее зарубку времени в его памяти и на голове…

Можно ужасаться подобным приступам бешенства и диким нравам того времени, но история, как говорится, не имеет сослагательного наклонения.

Слава богу, он выжил… Заботливый уход матери, моей бабушки (о которой я не знаю ничего, даже имени) всё-таки сохранили Власа, моего будущего отца.

Не судьба ему погибнуть от молотка, не погиб он и ещё во многих передрягах того времени.

Оно было суровым: войны, репрессии… Более того, он прожил долгую, хотя и трудную жизнь, скончавшись на восемьдесят втором году жизни. Тут и подумаешь: насколько всё относительно в этом мире. Или всё предопределено?

По малолетству я особо не расспрашивал отца, а ведь было наверняка много чего. Достались тому поколению и невзгоды, и радости. Революция, Гражданская война, коллективизация, раскулачивание, репрессии, ссылка…