Сахиб Шихмирзаева - В ритме гоор

В школе среди сверстников он пользовался авторитетом: некоторые даже подражали ему. Однако учителя и родители считали его плохой компанией для своих детей, называли его зачинщиком всех драк и неприятностей.

На школьной вечеринке Саид вместе с одноклассниками впервые выпил пива, который он ещё неделю назад стащил из ящика отца.

Он зашёл домой как можно тише, боясь расспросов бабушки, однако она не спала.

– Саид, ты?

– Я, – отозвался он и замер на месте.

– Вырос уже совсем, а я и не заметила… И выпил уже… Да, время летит быстро…

– Ба, я совсем чуть-чуть, только пригубил.

– Поступай как знаешь, я тебе нотаций не читала и не буду. Отца-то твоего всё учила-учила, а вон как вышло… Я разве думала, что так будет? Нет, даже в мыслях себе не представляла. Только сейчас я понимаю, что слишком опекала, контролировала каждый его шаг, – бабушка помолчала, погрузившись в воспоминания, и продолжила: – Я гордилась им. В школе отличник, институт окончил с красным дипломом. Эх… – улыбнулась она и застывшим взглядом уставилась в пол. – Я ведь даже в город за ним поехала, чтобы его оберегать, – глаза пожилой женщины наполнились слезами, она присела на стул. – Всё было вроде ничего, а только влюбился мой птенец… И в кого? – возмущалась я. Не уважали их семью в селении, считали самыми последними, они не были из семьи узденов. Их тухум обзывали «хӏама» 8 8 Хӏама (авар.) – то же, что неуздены, дословно – «осёл». . Люди из рода узденов на них не женятся. А он захотел жениться именно на ней, как будто других достойных девушек не было. Как сейчас помню, подходит он ко мне, обнимает нежно-нежно и говорит: «Мама, я тебя очень люблю, но без неё я тоже жить не могу. Прошу тебя, умоляю, засватай её за меня!»

– Сейчас бы я всё отдала, лишь бы вернуться назад, в тот момент, и позволить ему жениться на ней. Может, тогда всё сложилось бы по-другому. Может, он был бы счастлив. – Она не смогла больше вымолвить и слова, обняла Саида и зарыдала. Зарыдала со всей болью и безысходностью.

– Я не позволила, ввела его в заблуждение, – чуть успокоившись, вновь заговорила женщина сквозь слёзы. – Всё вышло из-под контроля…Только после своей свадьбы он узнал, что Марина вовсе и не засватана ни за кого. Он ненавидит меня… Портит свою жизнь назло мне… Это так ужасно. И я ничего не могу поделать, ничего не могу изменить. Одна моя ошибка – и сын пьяница, внук без отца и матери… Прости хоть ты меня, сынок, всё из-за меня.

Саид не знал, что сказать, как утешить бабушку.

– Всё не так уж плохо, ба. Всё будет хорошо, – такими были его слова, объятые холодной дрожью боли, нахлынувших воспоминаний.

Вечером, вновь и вновь прокручивая в голове этот разговор, юноша вдруг подумал о том, что и сам считал себя виноватым в разлуке с матерью и даже находил для этого сотни причин и изъянов в себе. Теперь он видел, что и бабушка считает виноватой только себя. А может быть, и папа, и даже мама тоже считают, что виноваты они сами. «Как всё глупо», – пронеслось в его голове. И, не желая больше думать об этом, он отвернулся к стене и закрыл глаза.

Утро. Пасмурно. Мелкий дождь отвлекал от долгого рассказа учительницы истории. Рассказывала она интересно, приводила примеры, но в этот день Саид никак не мог сосредоточиться.

«Бабулю жаль… Да и отца по-своему можно понять… Надо бы с ним поговорить, но послушает ли он меня, захочет ли говорить на эту тему? Всё равно нужно к нему пойти, попытаться».

Отец сильно постарел за эти годы, осунулся весь, глаза налились красным и, казалось, вот-вот выкатятся из глазниц.

– Здравствуй, отец. Как твои дела?

– А, сын… Давно не заходил проведать отца, заходи, садись. Жена, накрой нам на стол! Ну, рассказывай, как твои дела, как школа?

– Ничего. Нормально всё.

Тут отец достал из-под стола две рюмки, бутылку водки, выпитую до половины.

– Я пью, а ты не пей. Я в твоём возрасте не пил. Но ты и потом не пей – нет в ней ничего хорошего.

– Отец, мне нужно поговорить с тобой.

– Ну, – уставился на него Зулумхан, – что случилось?

Саид молчал, не зная, как сказать и нужно ли вообще что-то говорить.

– В школе проблемы? Ну говори же, не бойся.

– Бабушка Зульхижат в последнее время часто болеет. Может, придёшь?

– Вчера только её видел, нормально она. Да и вообще, чем чаще меня видит, тем хуже ей становится. Так и ей меньше нервотрёпки, и мне головной боли меньше будет.

– Всё-таки зашёл бы проведать, она бы очень обрадовалась.

– Ты ещё маленький, сын, но всё же я скажу тебе: всю жизнь она мне испортила, понимаешь, всю, и вот таким вот я стал из-за неё. Так что сама виновата… Пусть теперь гордится сыном! – зло усмехнулся он.

«Если так рассуждать, я тоже могу сказать, что ты испортил мне всю жизнь, но я ж этого не говорю», – подумал Саид, но высказать вслух он не посмел.

Раздался плач ребёнка. Отец вздрогнул, посмотрел в сторону люльки, накрытой старым одеялом, и прокричал:

– Асма, не слышишь, что ли, ребёнок плачет!

Впопыхах, вытирая руки о полотенце, прибежала женщина лет тридцати пяти (уже четвёртая женщина, после трёх разводов, вошедшая в его жизнь), взяла ребёнка на руки, стала его укачивать, но тот всё не успокаивался.

– Нужно ему смесь приготовить, ты не возьмёшь? – неуверенно спросила она, обратившись к отцу.

Отец ничего не ответил, но посмотрел на неё так, что женщина быстро опустила глаза.

– Дай его мне, – протянул Саид руки, и вскоре у него в руках очутился двухмесячный младенец, сопровождаемый благодарным взглядом матери.

Было страшно держать его на руках, у Саида перехватило дыхание, он боялся даже шевельнуться.

– Родила мне на голову, будто я в состоянии с ним нянчиться… – потушил сигарету Зулумхан.

«Может, отец и про меня так думал, когда я родился?» – промелькнуло у Саида в голове.

Вернулась Асма с бутылочкой молочной смеси в руке.

– Ах ты мой маленький, ты моя радость, – улыбалась она Расулу. – Ну что, проголодался, а? – и вышла с ребёнком в другую комнату.

– Любил я, сын. Любил до потери пульса. Сильно. А моя мать, да и весь тухум встали против меня. Они обманули меня, сказав, что она уже засватана. Не хотели родниться с семьей неузденов.

– Но отец, разве время деления на узденов не закончилось? Ведь теперь нет господ и слуг.

– Хӏама всегда ею останется. Сам был не рад. Но сердцу приказать не мог, и когда сам решился, поборол себя, мать отказала. Вот так.

– Я всегда думал, что «хӏама» это нечто позорное, но теперь, поняв, что так называли слуг и чернорабочих, я удивлен: это же были не тёмные времена девятнадцатого века, отец, а где-то (он принялся высчитывать время молодости отца) семидесятые годы двадцатого века! Разве мы не равны перед Богом? Что с того, что они родились в семье бывших рабов, если сейчас их ничего от нас не отличает – ни в плане достатка, ни ума?