Никита Божин - Проблески ясности

Прогуливаясь по городу, он, иной раз, с удивлением отмечал, что ему почти не встречается знакомых лиц. Нет, конечно, он имел такую беду, как не способность эти самые лица запомнить и все же, при виде человека, кого он хотя бы некогда знал хорошо, проскакивало некое напряженное ответственное чувство, что с этими чертами, мимикой, походкой что-то его связывает, где-то ему довелось с этим человеком провести время. Удивительная способность запоминать людей не по лицам, но скорее неуловимым чувствам, засевшим глубоко внутри. Неплохо бы остановиться и поговорить, но иной раз цепляет безвольное чувство, а вдруг этот человек ему вовсе не знаком и тогда он выставит себя в неловком положении, чего не хотелось. И хоть за такую оплошность никто в цивилизованном обществе не осудит, может даже и обрадуется, окажись он таким же бедолагой или выпившим, что душа так и потянет на разговор с первым встреченным, но Тодду такая перспектива казалась неловкой исключительно из нежелания ставить в неловкое положение себя и человека. Потому и оставалось, всякий раз, опустить голову и идти мимо и так странное чувство с годами укоренилось, что быть может при полном отсутствии хоть какой-то предрасположенности к забывчивости лица, он убедил себя в обратном. И все же в толпе иногда в самых разных местах могли попасться ученики, что еще помнят его. Теперь они подросли, но его уроки словесности не забывают и доброй памятью вспоминают учителя, с радостью вылавливают его хотя бы поздороваться, что всякий раз приятно самому Тодду, когда идет он вот так среди людей, а его выхватывают для пары слов, значит не пустой человек, значит, кому-то нужен. «Смотрите все».

Но, все же отбрасывая относительно поверхностные знакомства, нельзя сказать, что кроме Малича, да еще единиц людей Тодд хоть кого бы то и знал. Оправдания для того, естественно существовали. Не желая окунаться слишком глубоко в сущность того или иного человека, он предпочитал поверхностные вещи, и даже если допустить, что ему случалось с кем-то сойтись ну очень уж близко, он бы все равно во многом держал человека на расстоянии. «Я не хочу видеть сущность человека, опасаясь, что они такие же, как и я, боюсь этого». Так твердил он себе всякий раз, оправдывая свое решение относительно отказа от близости к людям тем, что в нем живет страх увидеть в ком-то себя самого, значит, убедиться в самой плохой сути человека. Именно эта дистанция в шаге от дружбы сохраняла веру в человека, именно это толкает его каждый день быть среди них, но ни с кем не сближаться.

Шагая по улице, уже успев замерзнуть, он все более помышлял, что на сегодня уже хватит ходить, тогда, как вдруг заметил небольшое собрание людей чуть в стороне, и туда все подтягивалась толпа. Не сомневаясь увидеть там зрелище, возможно и криминального характера, он все-таки решился подойти и тоже посмотреть из чистого любопытства и узнать о некоем событии даже раньше, чем из газет.

Осторожно пробираясь сквозь толпу, он, не будучи слишком высоким, не мог видеть всей картины, а вперед пока не пускали и лишь когда первые ряды утратив интерес расходились он продвигался ближе. Уже через минуту он был в первых рядах, пропуская людей, что отвешивали комментарии в духе: «не так уж интересно», «мозги не размазались», «здесь и литра крови не наберется», «могу поспорить, он не сам», «бедолага», «и кто же мог на такое решиться?», «что толкнуло? а может кто?» – звучало со всех сторон от самых разных людей. Пробравшись вперед, Тодд увидел лежавшего на асфальте человека. Было очевидно, что он выбросился из окна. Он действительно с виду был как вовсе не пострадавший, крови почти нет, лежал на спине, в темноте глаза не видно, открыты или нет, шляпы не было поблизости, а вот одежда весьма неплоха, даже скорее парадная, ощущение, что он куда-то шел, но, увы, выпал из окна и сразу насмерть. Тодд проникся жалостью к человеку, пытаясь предположить причины, сподвигшие его на такой страшный поступок, что творилось в душе. А что, если не сам? А какой из этих вариантов хуже, что страшнее? Им вдруг овладела невыносимая мука, жалость и эта тоска сводила с ума, он зажмуривал глаза, опустил голову, но вдруг вырвался вперед, желая непременно взглянуть на него поближе, оказать какие-то нелепые почести, закрыв глаза (если они открыты) или хоть бы просто поклониться тому, кому уже все равно. Едва он проделал пару шагов вперед, как его тут же остановил появившийся полицейский.

– Но, но, куда собрался? Родственник тебе что ли? А если нет, какое твое дело? Или есть что рассказать?

– Нет, нет, – растерялся Тодд от обилия вопросов, – я просто перепутал.

– Что тут можно перепутать? А?

– Извините, я ухожу.

Тодд наскоро пошел обратно через толпу, успевшую несколько обмельчать, не разглядев в происшествии ничего стоящего и развлекательного. Все самое интересное напишут завтра. И напрасно Тодд думал, что на этот его разговор обратил хоть кто-то внимание, увы, об этом не вспомнил никто уже через пару минут, даже сам полицейский. И только в его уме досада от собственного поведения переживалась с непреодолимым чувством видения себя самого на месте той жертве, на тротуаре, в крови, закончив жизнь именно так, под взоры посторонних, и никому нет дела до него, кроме одного сумасшедшего, который вообразит себя на его месте. Он с легкостью мог представить какого это расшибить голову об асфальт, ту боль в костях, шее, во всем теле! Перед ним рисовались страшные картины смерти от падения, удара по голове, слома всех костей и чего угодно. Тодд был мастер вогнать себя мысленно в самые жуткие обстоятельства, прочувствовать их и сходить от этого с ума.

Он уже успел набрать скорость, широко шагая, надеясь сбежать как от происшествия, так и от своих страхов, как вдруг его окликнул чей-то голос.

– Тодд Гримар Гарди! Что же вы, дорогой друг, так упорно меня не замечаете? Никак обиделись на мой отказ опубликовать ваши труды в журнале? Увы, и я вынужден просить прошения, но пока это совершенно невозможно. И это всего лишь работа, как вы должны понимать, ведь вы грамотный человек, не сомневаюсь. Но здесь, за гранью наших профессиональных обязанностей, мы может повторить просто так, смело и открыто. Никаких обязательств и профессиональных инструкций.

Тодд обернулся, дослушивая обращение уже глядя на человека и по голосу и чертам лица, и, в частности, заметному высокому росту, он смутно узнал, даже скорее признал, редактора литературного журнала. Это был Толмар Говард. В своем рабочем кабинете он казался человеком несколько нескладным, хитрым, но этаким домашним тираном, зловредным, но здесь, на улице, под светом фонарей, в толпе шатающихся людей, он предстал уже совсем другим. Высокий, широкоплечий, красивый, несколько худой, лицо его поразили морщины, так как возраст, должно быть, был за сорок лет, но может меньше, тем не менее широкий рот выдал задорную улыбку, точно человек ничем в жизни не страдал, глаза хитрые, живые, и даже мимика лица осталась вполне артистичной, лицо его гладко выбритое, видно, что за собой он следит. Он стоял в дорогом осеннем длинном пальто и шляпе. Никак не походив, теперь, на злодея, так скорее мог выглядеть как завсегдатай приличного бара, авантюрист, актер и человек интеллигентный и вполне доброжелательный. По крайней мере внешне он располагал к себе, распространяя обаяние и харизму не только на женщин, но и на мужчин.