Софья Апрельская - По раскаленному лезвию. Путь длиною в неосуществимую мечту

Мариан невесело посмеялся, крутя в руках фруктовый батончик, а затем протянул его Савве.

– Он банановый, не люблю бананы, а ты вроде как все ешь.

Савва принял угощение и погряз в своих беспорядочных мыслях, в которых то и дело повторялись одни единственные слова: «Фактически, я могу умереть от небольшой раны». Эта мысль не будет давать ему покоя все последующие дни. Она засядет в голове и будет как неприятный зуд, напоминать о себе ежечасно, ежеминутно.

Раевский и не подозревал, что сейчас сделал. Он рассказал о своей слабости врагу и этот разговор будет стоить ему жизни.

Спустя полчаса парни покинули столик и направились по коридорам, уходящим вглубь спорткомплекса. Савва шёл чуть позади, следуя рядом с брюнетом. Им не раз по пути попадались группки детей. Они выходили из раздевалок с красными щеками и мокрыми после тренировок волосами. Он по-прежнему не понимал, зачем они сюда пришли, но всё начало складываться в общую картину, когда Мариан зашёл в свой личный кабинет, а вышел из него переодетый в спортивную форму с сумкой наперевес. Через пару минут парень провел их через раздевалки и распахнул двери, выходящие к «сердцу» Арены.

Яркий свет на миг ослепил парня – он прикрыл лицо рукой, ступая на резиновое покрытие полов. Лёд блестел в свете ламп и был не белым, а с примесью голубого и синего оттенков, словно замёрзшее море. Эта задумка казалась такой потрясающей, что захотелось искренне высказать это.

Савва уже открыл рот, но слова так и застряли в горле, когда он повернулся к Раевскому. Парень стоял неподвижно, смотрел на купол Арены, трибуны и лёд с таким блеском в глазах, что можно было сравнить их сейчас с… Он не знал с чем, не имел ни малейшего понятия. Можно было бы сказать: если разбить стеклянную бутылку из под пива, взять коричневое стёклышко в руки и поднять в высь к солнцу, то оно будет подобно поблёскивать. Но нет…

Это совсем не то.

Очень давно, когда в их семье были деньги, мама покупала много украшений. Можно было открывать ювелирную лавку – так говорил отец, качая головой и называя свою непутёвую жену «сорокой». Среди этих побрякушек Савве нравилась только одна вещица – авантюриновый кулон в форме полумесяца. Он запомнил название этого камня тогда, в свои пятнадцать, и сейчас снова внезапно вспомнил, смотря на парня.

У него были Авантюриновые глаза.

Мариан вбирает грудной клеткой морозный воздух и с наслаждением выдыхает:

– Я дома.

Савва отводит взгляд до того, как тот поворачивается к нему и просит запереть двери, пока надевает коньки. С больной ногой собрался кататься, видимо у него после падения ещё сотряс не прошёл, раз такое пришло в голову.

Савва подаёт голос, когда Мариан уже ступает одной ногой на лёд:

– Это не очень хорошая идея. После травмы прошло не достаточно времени, чтобы кататься.

Раевский даже не оборачивается, лишь дёргает плечом, будто голос Саввы его очень сильно раздражает, а затем отталкивается здоровой ногой и медленно начинает двигаться по кругу. Когда вес тела приходится на левую ногу – парень плотно поджимает губы и старается тут же перейти на правую. На больной ноге надет широкий бандаж от середины бедра до икроножной мышцы поверх плотно-прилегающих штанов из водонепроницаемой ткани.

Савелий наблюдает, сидя на скамье, как постепенно Раевский начинает набирать скорость и переходить к простым элементам оборотов и кручений вокруг себя.

И во время одного из вращений в полуприсяде Мариан впервые упал, не издав при этом ни звука. Он минуты две смотрел в одну точку с нечитаемым лицом, а уже только потом поднялся с колен и начал по новой. Спустя несколько минут он снова не смог сделать элемент и с непостижимым упорством начал заново, отряхивая спортивные штаны. Из раза в раз выполнял одно и то же. Было насчитано сорок неудачных попыток, когда парень подъехал к бортику и произнёс только одно слово.

– Воды.

Савва пошарил в его сумке, отмечая про себя, как лаконично смешались запахи мускуса и терпкости одеколона в воздухе. Было в этом что-то притягивающее. Когда Раевский осушил половину бутылки и снова принялся разъезжать по льду, Савва незаметно раскрыл пошире молнию сумки, вдыхая ещё немного пьянящего аромата в легкие.

Сегодня его рабочий день закончился в семь вечера. Всё это время парни провели на льду. Если сначала Савве было забавно от нелепых падений парня и того, как тот ругался и бил лёд, будто во всех неудачах виноват именно он, то спустя несколько продолжительных часов, было уже невыносимо наблюдать за этим. Было не смешно, потому что это уже начало походить на нервный срыв. Мариан был измотан, но всё равно продолжал исполнять элементы, на дрожащих ногах, не веря в то, что не может сделать. Парень отказывался верить, что травма колена может изменить его жизнь. Савву поражало это стремление и даже… Пугало?

Ему с большим трудом удалось уговорить Мариана поехать домой отдыхать. Только после слов: «Ваша сестра просила приехать вас для какого-то важного дела. Она прислала много сообщений, неужели вы готовы заставить волноваться её? Сюда прийти можно в любой другой день».

Раевский скрепя зубами, снял коньки и, немного пошатнувшись, направился в раздевалку, раздражённо задев плечом Савву. Чтобы кто не говорил, а семья была для него всем. Старший брат был готов сделать для сестёр всё, и даже, отложить депрессию с истерикой на потом.

Сам Савва сейчас шёл по вечерней улице и все мысли в голове куда-то медленно улетучивались. Была пустота. Снова.

Каждый раз, возвращаясь домой, его будто заменял другой человек: безэмоциональный, отстраненный, пустой. Он едва не пропустил зелёный огонёк светофора, так и стоял на бордюре, пока остальные обходили его стороной и переходили дорогу. Какова была истинная причина такого состояния, он не знал. Или не хотел знать.

Приближаясь с каждым переулком к своему дому, он остро ощущал, желание развернуться и уйти в другую сторону. Но идти было некуда. В поместье он не мог вернуться, когда между наемниками шла борьба за жизнь Раевского. Савва стоял у них на пути, и убрать его наверняка хотели многие. Дома же его ждал запах сигарет и дешёвого сладко-приторного вина. Ободранные обои и двое родителей, на которых он не мог смотреть, не чувствуя разочарования. Ведь он помнил, как семь лет назад у них всё было относительно хорошо, и в те годы Савва знал, что такое счастье.

Он не помнил, как пришёл в свой двор и сел на качели, раскачиваясь под размеренный тихий скрип. Снег оседал на его плечах и шапке, а он смотрел на свое окно, где не горел свет, слыша отголоски воспоминаний из его детства. Когда он бегал по этой самой площадке маленькими ножками и разбивал колени. Или как мама сотни раз ловила его, когда он скатывался с горки. Чуть постарше, они с отцом кидали самолётики на спор, чей полетит дальше (правда после этого дворники ругались отборным матом на них под окнами). С друзьями они играли в футбол и туки-та. Савва постоянно проигрывал из-за своей бронхиальной астмы и очень расстраивался.