Екатерина Дубровина - «Нелюбимый» день недели

Забавный человечек в строгом синем костюме улыбался от угла до угла, словно насмехаясь надо мной, над моим желанием поскорей вырасти. Я смотрела в пустые нарисованные краской глаза и ненавидела то, что они хотели сказать: ну и наивная же ты. Не желая признавать очевидного, я сжимала кулак все сильнее, и тем сильнее хрустел тонкий пластик в моей ладони. Еще чуть-чуть и… Дура, чем я занимаюсь?

– Марк, – отбросив злобного кондуктора в сторону, я поднялась, – я же тебе кое-что принесла. Сейчас.

Наконец дождавшись интереса к своей скромной персоне, я прижала указательный палец к губам и на цыпочках прошла в коридор. Из приоткрытой двери спальни все еще лился разговор, но вслушиваться я не стала. Меня занимало другое. Только бы успеть.

Вернувшись по тем же следам, я с облегчением выдохнула и прикрыла за собой дверь. По кончикам пальцев пробежал ток возбужденного нетерпения, да и Марк с широко распахнутыми глазами следил за каждым моим действием. И вот он. Мой подарок.

Вытащив потрепанный журнал из пакета, я развернула его перед мальчиком. На затертом развороте красовалась женщина, растопырившая ноги в таком ракурсе, что, казалось, можно при особом желании разглядеть содержимое ее желудка. Меня и саму перекашивало от увиденного, но задумываться сейчас, что это значило для малыша, я не собиралась. Как любит повторять моя подруга Маринка «цель оправдывает средства». Правда, этим она обычно подстегивала Серегу, а он, дурак, слушался и стрелял сиги у прохожих. Эх, если бы он еще и не зарился на других баб, я бы считалась везучей. А так…

Водя пальцем по картинке, я объясняла подрастающему поколению, что и как устроено у женщин. В высказываниях не стеснялась, а когда он переспрашивал, повторяла. Конечно, сексуальное просвещение молодежи – труд неблагодарный, и все же я была уверена, что почва примет семена, что я посадила.

Пролистав еще пару страниц и вдоволь похихикав над размерами мужских достоинств, Марк на полном серьезе спросил:

– А ты любишь креветки?

Не уловив связи, я захлопнула журнал и спрятала его обратно в пакет, пока никто из взрослых нас не засек.

– Не особо, – не могла же я признаться, что ни разу их не пробовала.

– Вот и я не люблю. И зачем их отрезают? – Он с грустью теребил свои причиндалы. – Это же больно.

Полноценно насладиться весельем мне не удалось. Наташа просунулась в дверь и пригласила нас на чай, и забросивший свои паровозики счастливый Марк бросился в ее объятия со словами:

– А Вася мне только что про рогазм рассказала. Я тоже хочу! Можно?

Пффф. Ну как можно быть таким скорым? Я же попросила его выдавать новую информацию порциями и только после моего ухода. Кстати, скорого, как мне кажется.

Перекошенное злобой лицо отца не предполагало множества вариантов дальнейших действий. Закинув рюкзак на плечо, я, ехидно посмеиваясь, направилась к выходу.

– Прощайте! – крикнула я перед тем, как навсегда покинуть этот дом.

Ни Наташа, ни Марк проводить меня не вышли. А отец всю дорогу до нашего захолустья не проронил ни слова, выкрутив громкость на полную. Что ж, такой расклад меня устраивал.

Махнув на прощание, я решила проводить взглядом его дорогой рендж, но на удивление, отец вышел вслед за мной. Он залез в багажник, вытащил оттуда большой пакет и, не обернувшись, направился к нашему подъезду. Семеня позади, я разглядела молоко, хлеб, кукурузные хлопья и какой-то торт. Хм. Он решил нас подкормить?

Проскочив в распахнутую дверь, я прошмыгнула в комнату и заперлась. Мама недолго общалась с ненавистным мне человеком и спустя мгновение оказалась рядом.

– Как все прошло? – ее встревоженный голос больно кольнул сердце.

– Замурчательно, – наигранная беспечность всегда выходила у меня правдоподобной. Надеюсь, так было и в этот раз.

Мама разбудила меня в семь, прекрасно зная, что по понедельникам мне ко второму уроку. Я чувствовала, еще вчера чувствовала, что она жаждет услышать подробности, но молчала и была неестественно мила, надеясь, что она сочтет это хорошим знаком. Якобы мы с отцом так понравились друг другу, что расстались только для того, что встретиться снова. И она восприняла это, но не так, как ожидалось. Она чуяла подвох за версту. Черт, неужели меня так легко прочитать?

Неумытая и помятая я в отместку ей уселась за стол, где уже дымились каша и чай.

– Ну я же не люблю гречку, – оттолкнув тарелку, я уперлась в хмурые брови матери.

– Ешь, отец вчера привез.

«Тем более» почти вырвалось из груди, но я вовремя остановилась, виновато пододвинула еду ближе и принялась зачерпывать ложкой молоко. Мама села по другую сторону стола, греясь о стакан с дешевым кофе, и принялась вглядываться в меня, словно прожигая насквозь. Я вторила ей, безотрывно смотря, как тонкие пальцы обхватили горячую керамику и еле заметно подрагивали. В какой момент она так похудела? Почему я раньше не замечала проблеск седых волос? Почему она не закрашивает их, почему не ходит в салон на маникюр, почему не пользуется хотя бы тушью?

– Как тебе Наташа? – отстраненно спросила она, когда я зависла с ложкой у рта больше положенного времени.

Хмыкнув, я неопределенно пожала плечами:

– Обычная. Не понимаю, что отец в ней нашел.

Мама шикнула так громко, что я чуть не подавилась.

– Не смей так ей сказать.

– Почему? – недоумение разрасталось внутри. – Она разрушила нашу жизнь, а я должна миндальничать?

Когда мама злилась, она никогда не кричала, не искажалась в лице, не сжимала кулаки, и вообще никак себя не проявляла. Разве, только ресницы начинали трепетать так, что, казалось, она вот-вот расплачется. В такие моменты я бросала все дела, которыми занималась, и прижималась к ней всем телом, пытаясь вобрать в себя ту боль, которой она вряд ли хотела делиться. И сейчас, наблюдая неподдельное волнение, мне бы поступить точно так же. Но я настойчиво продолжала сидеть на стуле, мысленно врастая в него и становясь единым целым. Ведь если я встану и подойду, она не ответит. Не объяснит мне то, чего я хочу знать, но в упор не вижу.

– Потому что, – голос ее был тих, но стержень жестким, – она хорошая.

Я вскочила, задев стол и разлив молоко на скатерть. По венам медленно растекалась ярость, пульсацией заставляя сердце биться чаще. И даже если бы я хотела сдержаться, мне не удалось бы обуздать эмоции. Этим мы явно различались.

– Хорошая? – громыхнула я, – да если бы не она, мы бы жили как раньше…

– Не жили бы, – грусть и усталость смешались в ее словах, глаза действительно наполнились слезами, а нижняя губа предательски задрожала. И это стерпеть было невозможно. Махом обогнув стол, я со спины обняла маму за плечи, зарывшись лицом в волосах. Таких безжизненных и блеклых. Правда, пахли они, как и прежде, миндалем и цитрусом, ароматом моего детства. И пусть я уже давно не маленькая девочка с косичками по бокам, все же хорошо знать, что что-то в этой жизни неизменно.