Борис Берхин - Конец поселения

И когда под утро они подошли к его гостинице, Мария уже думала только об одном – позволит ли ей этот барин обнять его, не погнушается ли посудомойкой.

А Матвей просто спросил:

– Пойдешь со мной?

Она кивнула.

Они вошли в его номер. Матвей помог ей снять полушубок, и тут она испугалась, что он возьмет ее, как брал муж, – быстро и грубо. Он почувствовал страх Марии:

– Боишься? Меня боишься?

И, не дожидаясь ответа, прикоснулся смущенно губами к щеке. Мария поняла, что опасалась напрасно, и, словно ринувшись в омут головой, запустила руки в эти золотые волосы, прижала губы Матвея к своим.

С этого дня она стала жить у него в номере. Не ходила на работу, только ждала целый день любимого. Не пускала горничных, сама мыла и драила весь номер. Матвей приходил, смотрел с восхищением на Марию, начинал нежно целовать сзади в шею, гладил медленно и ласково руки и бедра. Она забывала все на свете, от мира ничего не оставалось, кроме этих рук, этих глаз, в которых плескалось желание, этих узких несильных плеч, этого нерусского смешного большого носа.

Он начал учить ее читать и писать. Через две недели она смогла прочитать, а потом написать: «Матѳей и Марія».

Они строили планы. Матвей хотел забрать ее и детей и увезти в Москву. Мария говорила, что тесть не отдаст детей просто так, надо будет заплатить.

На исходе третьей недели Матвей пришел озабоченный. Пришла телеграмма, что местечко под Борисовом, в котором жила его родня, оказалось в прифронтовой полосе. Русское командование выселило всех евреев куда-то в Ярославскую губернию. Отец Матвея заболел, семья голодает.

Он звал ее с собой, не представляя, что придет утро – и он не увидит этих глаз. Но Мария испугалась. То ли потому, что боялась так далеко и надолго уезжать от детей, то ли потому, что в глубине души не верила, что у нее может быть счастливая жизнь. Договорились, что он оставит денег на пару месяцев, оплатит ее проживание в гостинице, уладит семейные дела, а потом приедет и заберет ее, Николая и Елену.

Матвей обещал каждый день слать телеграммы, постараться приехать как можно скорее, просил ее не жалеть на себя денег. Она смотрела на него, плохо понимая смысл слов и думая только об одном: что завтра его уже не будет. Что он не обнимет ее ни завтра, ни послезавтра и, скорее всего, уже никогда. Уезжая, он взял тот листок бумаги, на котором Мария написала их имена.

После отъезда Матвея она поняла, что оставаться без него в этом номере не может. Вернулась в ресторан, на прежнюю работу, и стала жить надеждой. Но через две недели телеграммы приходить перестали.

А еще через неделю Мария поняла, что беременна. Возвращаться в деревню с животом было смерти подобно, и она, оглушенная и совершенно раздавленная, потерявшая всякое желание жить, на оставшиеся деньги в ноябре поехала в Красноярск, где, по слухам, монахини из Енисейского монастыря помогали роженицам. Там в канун нового, 1917 года, она родила сына. Окрестили Иосифом, со слов Марии в свидетельстве о рождении и крещении отцом записали Матвея Герца. Через два месяца наступила смута. В монастыре стало голодно и опасно, мужики из окрестных деревень начали захватывать монастырские земли. Потом комбедовцы пришли за лошадьми. Настоятельницу, вставшую у них на пути, ударили штыком в подвздох и кинули в грязь.

Мария вернулась в Ачинск с младенцем на руках. Но ресторан, где она работала, закрылся, господа уезжали.

Иван, узнав, что Мария стала жить с Матвеем, напился и избил на улице нескольких человек, а потом подрался с полицейскими. Его выгнали с железной дороги и отправили на фронт.

Матвей не возвращался, и весточек от него не приходило. Делать было нечего, и ранней весной семнадцатого года Мария вернулась в Расейскую.

Семья мужа закрыла перед ней дверь, пришлось проситься к своим родителям. Отец ее избил и отправил жить с маленьким сыном в хлев. К старшим детям ее не пускали. Марии хотелось покончить с этой жизнью, от которой она уже ничего не ждала. Только изредка через дырку в заборе тайком прибегали к ней дети, Елена и Николай, обнимали, звали домой. Мария давала им подержать маленького Иосифа. Старшие полюбили с ним возиться, называли братиком.

К лету в деревню стали возвращаться фронтовики. Все с оружием. Если раньше обычная пьяная драка была событием чрезвычайным, то теперь у кабака то и дело звучали выстрелы. «Воля!» – кричали пьяные солдаты, паля без разбора куда ни попадя. Главным среди них был Иван Аипов, самый сильный, самый неудержимый и жестокий.

Однажды он накинулся на улице на молодого человека в студенческой шинели. Вся деревня молча смотрела, как Иван разбивает кулаками лицо юноши.

Подошел Карп:

– Ты чего творишь?! Это ж брат начальника станции.

Иван отвечал, не прекращая бить:

– Знаю. Барин, сволочь. Пусть уматывает отсюда. С братом вместе. Если сможет. Пока я их к черту не убил. Теперь наша власть, всех изведем, гадов.

– Какой он барин, он студент…

– Где был этот студент, когда меня на фронте под немецкие снаряды подставили?! Он здесь, падла, жировал, когда меня немцы штыками хотели заколоть. Немцев убил и этих буржуев голыми руками задушу, если еще раз увижу.

Рядом крутился маленький Николай, сын Марии.

– Слышь, пацаненок! Запоминай: если хочешь выжить – бей гадов до смерти. Вот, давай этого добей.

– Ты чего творишь? Чему мальца учишь!

– Отойди, батя, по-хорошему. Если б я по-твоему жил, у тебя бы сейчас ни одного сына не было бы. А так хоть один остался.

Карп увидел в глазах Ивана такую злость, что понял – тот не постесняется и отца ударить. Поэтому он молча повернулся и ушел потрясенным, затаив обиду на сына, унизившего его на виду у всей деревни.

Мальчик смотрел широко раскрытыми глазами на избитого в кровь юношу.

– Бей, не бойся! – подбадривал его Иван

Племянник несмело ткнул лежащего в лицо своей детской ручонкой.

– Кто так бьет! Уж если бить – так изо всех сил!

Николай ударил покрепче.

– Слабо! Бей еще!

Мальчик стал бить, размахиваясь. Волна ожесточенного восторга захватила его, он принялся молотить студента. Когда устали руки – начал пинать ногами.

– Ладно, хватит, – остановил его Иван – Молодец, пошли со мной, угощу.

Гордый Николай шел рядом с дядей. Руки мальчика были измазаны чужой кровью. Потом он первый раз в жизни выпил водки. Ему стало плохо, его рвало, а когда, шатаясь, он добрался домой, Карп сорвал на нем обиду на сына, отколотив так, что Николай несколько дней не вставал.

Пока он выздоравливал, в хлев к его матери пришли пятеро пьяных солдат, вырвали ребенка, не глядя кинули в угол, а Марию начали насиловать. Среди насильников она увидела Ивана, брата мужа, и вцепилась ногтями в его пьяное лицо. Иван ударил ее со всей своей чудовищной силой. Удар пришелся в висок. Молодая женщина умерла на следующий день.