Георгий Саликов - Молево

– А, знакомый цвет, – сказал человек, пока оставаясь в неузнаваемости относительно своих занятий. – Догадываюсь, почему ты здесь очутился…

– Я тоже. – Мирон снова сунул штихеля в карман. – Нет, если тебе нужны эти орудия труда, возьми. – Он принялся опять их вытаскивать. Те звенели в знакомом ему тоне.

– Оставь. Это я так, из любопытства спросил. Железками-то чего вытворяешь?

– Скульптор я.

– А. Ваятель, значит. Истуканов, что ли делаешь?

– Можно и так сказать.

– Язычник, значит.

– Язычник? Почему? Крещённый я.

– Хе. Крещённый язычник. Да. Может, оно будет правильнее.

– Как это язычник-христианин? Такого не бывает. Тут либо, либо.

– Да. Либо, либо. Но можно и посмекать о том.

– Посмекать?

– Человек глазами познаёт естество материально, а сердцем – духовно. Он в природе ощущает присутствие духа. Духовное чувство, никогда не отпускающее, дисциплинирует людей, заставляет относиться ко всему бережно, осторожно, иногда опасливо, но всегда с большим уважением и даже любовью. Священный лес, священная река, священное озеро, священное животное. Ведь к священному нельзя относиться грубо, чисто потребительски. Потому что у него есть достоинство. Его надо любить. Благоговеть перед ним. Вот и реки, леса, озёра, имеющие достоинство, не замусорены или изрыты, одним словом, не поруганы. Они сверкают чистотой, блистают свежестью.

Мирон огляделся по сторонам, оценивая чистый и прозрачный лес.

– Ага, – сказал он, улыбаясь.

– И вот, я думаю, познанию Единого Бога Творца, язычество не мешает. И, тем более, познанию Царства Божьего, Небесного. Люди ведь верят вообще в существование духовного мира. Он для них реальный. Таковая вера, таковое ощущение мира важнее всего. Это подобно познанию математики. Ведь, чтобы понимать высшую математику, надо сначала выучить математику низшую, простые арифметические действия. Затем алгебру, а там уж и высшая математика подоспеет. С религией то же самое. Язычники освоили понимание духовного мира на его первичной ступеньке. Они его знали, как таблицу умножения. Оттого и произвёлся весь их пантеон. Чего плохого в таблице умножения? Она разве мешает высшей математике? И потом, весь их пантеон – плод мифологического мышления, мышления поэтического. В конце концов, ведь всю природу с её жизненным духовным насыщением дал нам Господь Бог. Зачем биться с природным духом жизни?

Мирон лишь глубоко вздохнул.

– Так вот, – сказывал странный человек, – Надо только усиливать столь необходимое всем людям бодрствующее восприятие духовного мира. А бодрствующему внятию этого мира, чувству священности помогает именно одухотворение всего естества, окружающего нас. Дух ведь всюду. Он веет, где хочет. А когда человек утрачивает непрерывное духовное ощущение окружающей его природы, он легко лишается и познания Единого Бога Творца, он лишается и Царства Божия, который внутри него.

– И как его усиливать? – Мирон вознёс пальцы рук ввысь.

– Просто нельзя терять духовного ощущения никогда. – Старец поглядел туда, куда утыкались пальцы Мирона, и обвёл взглядом всё окружение. – Конечно, в наши дни… в ваши… в наши и в ваши – только у монахов это восприятие соблюдается непрерывно, поскольку они выбрали путь подвижничества. Но как быть остальным людям? Остальные люди легко расстаются с ним, и это лёгкое, незаметное отнятие духовного зрения слишком явно происходит на наших глазах. Всюду набирает силу скептицизм и потребительство, которые попросту опьяняют людей. Да и прямое пьянство как апофеоз потребительства, оно привилось настоящей эпидемией. Какое восприятие духовного мира может случиться у человека с застланным сердцем? И на этой благодатной почве ещё больше возрастает атеизм, он уверенно побеждает вообще всё, что связано с духом, бросает тень всюду, где бы дух ни проявил себя. Отвергает его подчистую. Потребительский атеизм успешно борется с любым религиозным проявлением.

– Рушит и поругает символы религии, да? – Язычник-христианин потрогал в кармане малую киянку.

– Именно. Нельзя поругать святыни. Никому. Любые. Потому что святыня – то, что человек любит, благоговеет перед ним, иначе говоря, обожает, в полном смысле этого слова. Обожает. Скажи, какое желание возникает у человека в тот миг, когда оскорбляют его любимую женщину, любимого дитя? У него появляется желание жёстко ответить на оскорбление, бывает до того жёсткое, что хочется даже убить оскорбителя. На то и живёт святыня, чтобы оберегать её. Есть для человека также священные предметы, символизирующие любимых людей, любимые представления о мире, любимую страну. Таковыми могут быть памятные изображения разного свойства, а случается даже простая пуговица от пиджака любимого отца. Символ любимого – та же святыня, что и сам любимый. Надо иметь бодрствующее чувство священности, ибо оно есть самое главное чувство человека. Его можно растить, развивать, совершенствовать. Обогащать более возвышенным значением. А лишившись его, человек перестаёт быть человеком. Он обращается даже не в животное, он становится машиной.

– Не смею не согласиться, – сказал бывший скульптор. Пожалуй, твоё мнение ложится мне на душу. – Язычник-христианин даже воодушевился. – Ну так давайте будем уважать это чувство в себе, уважать в других людях! – Воскликнул он. – Давайте будем объединять эти чувства во всех проявлениях. По отношению к человеку, к природе, к Богу Творцу всего что есть, ко всему, что несёт в себе их символы. Тогда действительно возникнет общее усилие, а оно-то и позволит нам воспринять духовный мир во всей его полноте, что соответствует поистине человеческому назначению.

– Ты хорошо закончил мою мысль. Понял, значит.

– Как мог.

Старец глянул на камешек, вынутый Мироном из кармана.

– А вот камешек-то похож на мой, давнишний. Молево, – произнёс он с задумчивостью.

– Что? Что за молево?

– Угу. Камешек так называется. В Пликапике нашёл?

– Где-где? А, да, в нём, родимом. Возница наш именно так его назвал, когда мне зачем-то понадобилось его спросить о том. В Пликапике.

– Ты тоже, и я тоже. Знатное Молево. Рабочее. Правда, без вдохновения не действует. Да. Всё переменилось во мне из-за его работы. Нет, сам-то я остался прежним. Вот он, каким был, таким и остался. Поведение изменилось. И побуждения обновились. А потом, когда я захотел вернуться в свои места, запропастился сам куда-то в неведомое. Вот и живу тут. Должно быть, это и есть мои места. Ну, ты посиди, отдохни, а я пойду.

Неизвестный мудрец встал, отдалился, да вовсе сошёл на нет меж берёзок и осин, подобно здешним девицам, приведшим сюда Мирона, и золотистому льву, невесть откуда взявшемуся. Или просто растворился в священности окружения, о котором говорил.