Георгий Саликов - Молево

«Отдохни, – повторил про себя человек, лишённый коня, – отдохни». Это слово обрело у него новый смысл. Отдохнуть, значит отпустить однажды пойманное вдохновение. Он и отпустил его. И полянка настолько опустела, что невольно закралось колкое ощущение лишённости всего, включая себя. Гнетущая оставленность придавливала его тело к срезу двухвекового дерева, внезапно очутившегося совершенно свежим. Будто спилено оно часок-другой назад. Только опилок нет. Запаха тоже. Мирон погладил шершавую поверхность пня. Слева направо, справа налево, кругами, спиралью. Что теперь искать? Коня? Путь? Или поначалу впрямь себя найти? Он похлопал по своему туловищу, рукам, ногам. И по голове. Вроде нащупал себя и будто опознал, поскольку был в рассудке. Но не понять, прежнего себя отыскал или немного изменённого. Не знал, как вести этого себя. Закралось недоумение. Вот что, оказывается, утерялось. Поведение сгинуло. Нет поступков. Сидеть, стоять, ходить, скакать, радоваться, печалиться, упиваться словесами, погружаться в молчание?.. Что делать то?! Пришло эдакое беспоступочное состояние всего сознания, то, что нельзя назвать ни нерешительностью, ни леностью, ни безучастием или безразличием. А беспокойство, напротив, набирало волнения, возрастало давлением, разогревалось тревогой. В конце концов, его одинокая душа наполнилась топким жаром.

Мирон застонал, удушаясь и обжигаясь смятенной мыслью, пробовал всё-таки отыскать собственное поведение, слегка поёрзав на пне. Затем, будто почуяв некий позыв, он встал и пошёл, как говорится, потупив взор. Изредка заставлял себя усмехаться. Ничего не замечал вокруг. Благо, подножие лесное оказалось ровненьким, мягоньким. Даже споткнуться не обо что. А стволы молодых берёзок да осин, словно сами расступались перед человеком. Штихеля в кармане снова перестали звенеть, изгибаясь да скручиваясь, будто верви…

Тут снова появилась дюжина девиц, укрытых вместо общепринятой одежды – собственными прядями русых волос, волнами ниспадающих по всему телу, да венками из лилий, вплетённых на уровне бёдер. Они снова создали своеобразный конвой с целью увести путника к назначенной цели. Мирон, глянув на них, ничуть не удивился, а лишь усмехнулся. И тут же поймал ещё одну мысль по проводу жертвенности, связанной именно с женщинами. Его и раньше время от времени занимал женский вопрос. По-видимому, холостяцкий образ жизни всегда его ставит. Будто бы есть в этом образе некая свобода в поведении. Но она явно ущербная. Почему? Да потому, что в ней нет места для возможной жертвенности. А без неё действительно свобода несовершенная, неполная. Дюжина девиц, не останавливая путь, заключила вокруг него хоровод, вырисовывая стопами своими некую циклоиду. А он мысленно продлил беседу с оставленным на полянке старцем и с самим собой, да несколько в новом ключе.

– Обычно всегда в нашей жизни мужское приносится в жертву женскому, – шептал он, обращаясь к мнимому оппоненту-мудрецу. – Вот поглядите. Женщине нравятся сорванные цветы. А что такое сорванный цветок? Это никогда не создавшееся семя. А семя – мужское начало. Сразу перед нами возникает жертвоприношение. Сохранившееся же семя, – предаётся Матери-Сырой-Земле, гибнет в ней, но снова прорастает мужским образом стебля, ствола с листьями. И они со временем гибнут, истлевают в Матери-Сырой-Земле, увеличивая её плодородность. Опять жертва. Может быть, таковое предназначение женщины – всюду побуждать жертвенность как таковую. И всё это делается во имя жизни. Мужское есть именно начало, а женское – продолжение. Начало приносится в жертву продолжению. Опыляется пестик, женское продолжение, завязывается плод и появляется семя – новое мужское начало. Семя падает во влажную землю, в женское продолжение, и прорастает опять мужским началом, стеблем, стволом с листьями. Мужское укореняется в женском, оно разветвляется вверх и вниз. Вверху оно питается светом, символом небесного бытия, внизу – влагой, символом земной жизни. Влага Матери-Сырой-Земли течёт по нему, не давая умереть. Так дерево, символизирующее мужское начало, навсегда связано с Матерью-Сырой землёй, символизирующей женское продолжение. Оно в ней прорастает, оно в ней и гибнет. Потому и Ева – жизнь именно в таком её значении, в продолжении. Там – стремление к вечности, но нет её самой. А собственно жизнь, которая всегда возрождается, она символизируется в мужском начале, которое намекает на вечность. Она действительно всегда способна умирать и вновь появляться во времени, потому что её начало исходит из вечности. Вот и в царствии небесном не женятся и не выходят замуж по одной простой причине. Там нет времени, а значит, нет смысла в длительности жизни. Там нет необходимости в продолжении. Там жертвенность сливается с жизнью. Смерть попирает смерть. То, что открыл для нас Иисус Христос. А новые тела людей в царствии небесном, возможно, имеют внешние половые различия, но это всё, вероятно, лишь для памяти о жизни земной. Только для памяти и более ни для чего…

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.