Филипп Хорват - На бегу

Улыбаясь этим мыслям и настроению, ты засовываешь руку в карман ветровки за айподом. Пару плавных движений пальцем, и в ушах рождается мелодия, которую вот-вот подхватит чёткий битовый ритм – сегодня пробежка под звуки трека Boris Breicha, свежего, ещё не отслушанного, но в этой музыке можно не сомневаться, она не подведёт. Strava в телефоне активировано – значит, пора выдвигаться.

И ровно в ту секунду, когда ты, свернув в арку навстречу улице Чернышевского, делаешь первые шаги, где-то в десятке кварталов отсюда стартует и тень. Ей не нужно думать о кроссовках и спортивной одежде, музыку она не слушает; просто выскользнувшие из-за гаражей мутные пятна мгновенно формируются в едва уловимый силуэт, который обретает вечернюю жизнь в переулке Федосеева. Тень тоже бежит.

С чем можно сравнить первые минуты бега? Какие слова передадут ощущение возникающего восторга – не в голове, а в теле, в каждой клеточке зудящей души? Откуда берётся эта сладость упоения, когда кажется, что впереди не просто несколько плёвых километров, а целое шоссе, опоясывающее весь мир? Нет таких слов, ничем это не передаётся, тут надо прочувствовать… Всего пару движений, и всё преображается: реальность вокруг скручивается, опрокидывается, ты скользишь в другом пространстве, там, где всё подчиняется только тебе и твоему ритму.

Вот что, к примеру, происходит с улицей Чернышевского. Её низкорослая теснота раздаётся вширь, а некрасивые, да и, скажем прямо, – уродливые, домики до Московской, и после Московской, оборачиваются сдобно-пряничными формами, будто бы вынутыми из какого-нибудь Амстердама и аккуратно уложенными в сердцевину российско-татарской слободы. В лёгком, подгоняющем ветерке нос даже нащупывает медово-ванильную сладость, и рождена она не в недрах кафе, поглядывающего угловой дверью на пересечение улиц. Это сладость незнакомого города, который выныривает только тогда, когда ты смотришь на него глазами из другого мира.

И вот ты постепенно разгоняешься, чуть притормаживая на светофорах перекрёстка, выхватываешь глазами бессмысленные сейчас названия – LuxDry, Приют Холостяка, Фарфор, Почта России на промчавшейся мимо синей «газельке» и, наконец, с ходу влипаешь в строгость предупреждающих букв ЛЕВО-БУЛАЧНАЯ улица, ГАЗПРОМБАНК, СТОП.

Действительно стоп, хоть не прошло и десяти минут с начала пробежки. Здесь, на мостке, нависающем над коричневой жижей Булака, нужно притормозить – не для того, чтобы успокоить дыхание (с ним всё в порядке), а для лёгкой медитации с видом на тонущий в закатном костре цирковой купол. Хороший кадр выйдет даже на камеру телефона, а ты-то точно знаешь с какой стороны щёлкнуть так, чтобы получилось крутое фото. Эта картинка потом обязательно наберёт пару десятков лайков и несколько перепостов в любой соцсети: люди, несмотря на то что погрязли в банальности, котиках и глупых мемах, всё равно чувствуют настоящее, видят красоту.

Тебе бы ещё минуту-две вечернего булакского дзена, но что-то мешает, бьётся тревожной мухой, с раздражающим зудом вляпавшейся в благость приятного вечера, и этот звук не глушит даже старина Boris из айпода… Ах, ну да, тень.

Тень выскочила из дальнего угла Федосеевской, прошмыгнула по стенам безвкусных коттеджей и, перемахнув кривой шлагбаум, полетела вперёд – пробуя волю на вкус, предчувствуя встречу с тобой. Если вы, конечно, пересечётесь, это ведь не факт ещё. Она-то точно хочет, это её цель и смысл, но тебе оно нужно?

Хороший вопрос, на самом деле. Восточные философии рассказывают о неразделимости противоположностей: где белое, там и чёрное, где зло, там и добро, где верх, там и низ – вечный инь-ян крутится подмигивающей каруселью туда-сюда. И нет шанса победить чему-то одному, потому что любая победа станет смертью (даже если саму смерть победит жизнь).

Тень родилась давно, в тот же миг, когда тебя завертел первый приступ вдохновения. Получается, что вдохновение родило тень, до этого ты уже додумался. Но ты не уверен – нужна ли она? Неужели без тени воображение стухнет, даст осечку, зависнет навсегда в матрице исчерпавшей себя фантазии? Неизвестно. Проверить невозможно, поскольку пока ты бежишь, бежит – тут, поблизости, – и она. Да и пусть бежит, только бы с ней не пересечься. Ну или… хотя бы не сегодня.

Поток вдохновения подхватывает сразу за Булаком. Пространство проспекта окончательно рассеивается, распадается на отдельные фрагменты, которые играют мозаикой ярких витрин, суетливых теней и вязким уличным гулом. Всё это, впрочем, живёт и колышется где-то вне, на обочине привычной человеческой осознанности – мир вокруг есть, но тебя в нём нет. Тело – да, бежит, передвигается из точки А в любую точку алфавита, но тебя там нет. Ты весь в энергии вдохновения.

И кто бы знал откуда она берётся… Проще всего сказать – отовсюду, нужно только настроиться. Под настройкой понимается пробежка, она тебе помогает. Стоит начать, и всё, ты уже катишься, летишь уличным сёрфером на волне, чувствуя, как история обретает реальные очертания.

Неважно – рождается ли эта история или она уже в процессе. История может вообще подкатывать к финальному горизонту. Возможно, она уже записана и отлёживается среди прочих документов рукописей в той самой заветной папке. И если история снова оживает, то, значит, что она всего лишь записана. Но не дописана. Вдохновение во всё время этого стремительного лёта сначала по Чернышевского, затем по Кремлёвской и далее, возможно, допишет или перепишет, пересоберёт её заново. В этом-то и весь кайф: ты никогда не знаешь, что случится во время пробежки, но то, что случится – непременно.

Магия на полную включается в тот момент, когда в чужом мире в метре от тебя открывается дверь кофейни (Агафредо, всего лишь Агафредо), и из неё аккуратно, неуверенно высовываются девчонки. Взгляд одной из них – робкий, чуть испуганный, – тут же рождает образ героини твоего романа. Именно так она смотрела на друга, когда тот сообщал ей самое важное. Ну, не то чтобы важное в рамках всей, большой истории, но определённо важное для этой сцены и даже для главы. Почему у неё такой взгляд, в чём тут загвоздка? Ага, фредо: в ту секунду, когда фары авто, вальяжно оккупировавшего пешеходную Баумана, подсвечивают твои синие ноги, появляется вилка.

О, ты любишь вилки. Вилки – это же не ложки с их тупой алюминиевой округлостью. И не ножи, хотя ими и удобно подрезать канву истории, вытаскивая на свет изнанку: второй, третий, а то и четвёртый слой. Но вилки – они прекрасны. В их блестящих зубчиках струится жизнь, жизнь параллельных, идущих сонаправленно историй. И от тебя зависит какой из зубчиков станет основным, какой сюжет свяжет одну сцены с другой. Только вилкой можно подцепить мясо твоего романа ровно тогда, когда оно достаточно прожарится на огне вдохновения.