Юрий Сотников - Вовка. Рассказы и повесть

– Ооо, Юрочка пришёл!

Она, наверное, единственная в деревне зовёт его Юркой, как при крещении, потому как сама и была на крестинах кумой. Тогда тётка Вера, молодая да легковесная разведёнка, опозорилась при всех людях, при церковке – от неумеренного праздничного пития крепчайшего первача нарыгала прямо в купель; а когда её попытались вывести добром, на свежий воздух не пропитанный запахом ладана – то и буянила, и дралась. Может быть, после этого срама она бросила пить: но самогонку всё ж гонит, теперь сладко любя денежки.

– Ты что ж это, родненький, опять вчера зажигал у Валерки?

– Откуда ты знаешь? – Жорик сконфузился, словно в маленькой деревне жили люди-инвалиды без языков и ушей.

– Так ведь Нинка ко мне за баклажкой прибегала. Целых два литра взяла – значит, большая компания, и без тебя им никак не обойтись. Ты ведь у нас всехняя душа.

Всехняя; казалось бы, такая безмерная душа должна вести людей за собой, озаряя путь светочем сердца и подстёгивая слабых рвением терпеливого упорства. Жорик ведь знал своих товарищей с малолетства, и всегда они кучковались вокруг его улыбчивого обаяния, доброй щедрости и необидного юмора. Но почему-то, повзрослев, он в этой компании стал ведомым: его теперь всё чаще подначивали на слабё – а слабо, мол, Жорику – и даже Георгием называли, только чтоб подстегнуть к какой-нибудь шалости.

Вот и сейчас он слегка зарделся от компанейской славы:

– А куда я денусь? Они ведь без меня разбегутся в разные стороны.

– Да разве обязательно сутками пить? Вон лучше бы старикам огороды пропололи.

Жорик посмотрел на подпаливающее землю солнце, на длинный и широкий Верочкин огород; и ясно узрев лень в своём коренастеньком теле, тут же отбрехался: – Пусть им дети их помогают, которые разъехались по городам. А то кто-то будет получать удовольствие, а другие работать за них.

– Много ты наработал, – хмыкнула тётка, трепанув по загривку ластящегося пса; и села в тенёк на завалинку, рядом поставив пустое ведёрко. Оно грякнуло об землю, вызвенив под днищем то ль камешек, то ли зачерствевший собачий котях. – Вот так и ты порожне звенишь на деревне.

Жорик немного обиделся: всё же он считал себя нужным человеком, и если даже не аховским работягой – ах! – то и не трутнем – ой!

– Да не будь меня, деревня бы во тьме сидела, при керосинках. Я тут лучший электрик.

– Это потому что других нет.

Верочка не хотела уступать, словно бы мстя ему за небрежение просьбами, призывами и мольбами одиноких стариков. Жорик ведь всё делал только по колхозной разнарядке, или за большой магарыч – а тех, от кого взять было нечего, он мурыжил неделями, пока вдруг случайно не проснётся трезвая совесть.

– Не любишь ты меня. – Его согбенная фигура как будто потерялась на завалинке, превратившись в чёрную тень усталого тролля, сбежавшего от заклятого котла.

Ей стало стыдно: ну чего она в самом деле нападает на этого молодого мужичка, который и так скушно да неприкаянно живёт на земле? он ведь не изверг, не душегуб, а просто потерял себя в семейном одиночестве и пока что найти не может. Эх, сиротинка.

– Дурачок. Жалею – значит люблю.

– А я тебе кусочек сала принёс, – тут же отозвался он, не подумав спросить за него что-нибудь, и даже не пожалел об этом; она матерински прилегла на его плечо, сопела, шуршала лацканом старого костюма, словно подтирая им жгучие слёзы.

– Чего ты, тётка Вера? – Жорику и самому стало как-то сердечно хорошо, дробко, как будто сейчас его тело разрывалось на кусочки ласки да нежности, чтобы разлететься по деревне и отдать всем другим, кому нужно.

Верочка вздохнула, трепетно очухиваясь на его груди – ещё сильная баба, но уже слабая женщина. – Плохо мне, милый, без детей и внучат. Они вот разъехались, а мне словно и жить теперь не для кого. Хоть бы ты женился да детишек завёл. – И тут же взглянула во смуглое лицо, в тёмные увёртливые глаза: – Ась, Юрочка?

– Я уже сам об этом всерьёз думаю. Если бы нашлась для меня девка непьющая, ненаглая, симпатичная и послушная, то я б свои гулянки бросил. – Жорик начал рассказывать ту свою правду, которую то ли по пьянке выдумал, то ль по трезвому нарешил. – Знаешь, тётка, у мужика должна быть семья. И хозяйство. Это как лесенка в небо: вроде бы кажется тяжело и обузно, а почему-то с таким грузом легче поднимаешься к богу и к людям, прямо богатырём себя чувствуя.

– А если не совсем уже девка; если хорошая баба, и даже с ребёночком?

Тётка Вера чего-то заюлила хвостом, завертела плавниками, заволновалась как рыба, подплывшая к большому червяку. То ли он сам висит на крючке – брешет, подманивает – то ль и вправду свободен, и его можно съесть. Видать, что она уже говорила за него с какой-то разведённой бабёнкой; кто ж это, а?

– Ты помнишь бабки Настину внучку, Еленку? Ту, что с маленьким сыном к ней приезжает весной да осенью?

У тётки загорелись глаза. Ей вдруг всерьёз поблазилось переженить этих двух молодых отроков – ветреного недотёпу с грустноватой неженкой. Хотя она понимала, что Жорику как шморику нужна сильная бабья рука с беспощадным сердцем, чтобы держать его в рамках деревенских приличий – а Ленка слишком ласковая, будто месячная тёлочка, и блудливый лицемерный мужик легко обведёт её вокруг своего пальца.

Ну, а если?.. ведь осталась же в Жорике совесть, не могла она напрочь излиться вместе с переваренной самогонкой.

– Ооой, да ну, тётка Вера. Я с ней встречался в компаниях – она какая-то небойкая, скромная.

Верочка от обиды возмутилась: – А тебе нужно, чтобы она, задрав юбку, танцевала на столе?! Мне рассказывали, чем вы занимаетесь на своих вечорках, охламоны! Может, из таких девок ты хочешь жену найти?

Обидно тётке стало не из-за этой Ленки – жена из неё и вправду не ахти, слабенькая; а просто явое пренебрежение Жорика сватуемой ему девкой казалось тётке небрежением ею самой – как будто ходил он сюда, улыбался да угощался, а сам держал каменюку за пазухой.

– Чего ты сердишься?

Жорик не ожидал от тётки такой нападки; ведь всегда меж ними были ровные отношения, деревенские сплетни да прибаутки, и даже частенько она прижимала его чёрную голову к своим большим сиськам, словно лаская родного сына. А он иногда заявлял ей на это: – ах, тётка Верка, будь ты чуточку помоложе, я бы тебя тогда… – Она, конечно, сразу нарочито вылупляла глаза, потом они вместе расхохатывались друг над другом; но тёрпкая сладость недоговорённостей оставляла свой вязкий привкус после каждой такой беседы – и Жорик будто всё прочнее привязывался, присипал к этому дому и к его фривольной хозяйке. Он в самом деле жалел, что она так стара – вот уж в кого ему можно б навеки влюбиться.

– Сержусь, потому что болею за тебя как за сына.