Людмила Усова - Три истории для одного актера

Служба в Маланге была трудной, она требовала знания мировой и местной политики, и Маргарита решила заняться собой, чтобы быть для мужа достойным собеседником. В течение долгого времени она читала все газеты, изучала специальные книги, статьи и однажды вечером, после кофе, набравшись смелости, заговорила:

– Я давно хотела спросить, что ты думаешь по поводу испано-американского конфликта? Ведь Америка может создать флот, ни в чем не уступающий британскому или голландскому? Как ты считаешь?

Он взглянул на неё с изумлением, почти с испугом, и вдруг принялся хохотать. Никогда в жизни она не слышала более обидного, оскорбительного смеха.

– А знаешь, милый, другие считают, что я умна.

– Да неужели?! Уж не затем ли ты хочешь казаться такой начитанной, чтобы привлекать к себе внимание ухажёров?

Он был подозрителен и несправедлив. Но главное – в его глазах она увидела то, что всегда ждала и чего так боялась увидеть. Давно, ещё в преддверии их сегодняшней жизни, на пароходе «Принцесса Амалия» он говорил: «Если хочешь знать, что ждет тебя, отвечу. Ненависть . Жены офицеров будут ненавидеть, потому что ты красивая, мужья – потому что моя. Туземцы – потому что ты белая». И вот теперь – он ненавидел её . Ненавидел именно за то, за что когда-то так пылко полюбил. Она действительно была не такая, как все: яркая, умная, откровенно чувственная.

Что давало ей силы терпеть и надеяться? Любимый сын, маленький Норман. Казалось, он понимает то, что она напевала, сидя у его кроватки: «Дай мне слезами излить печали и о свободе мне дай вздохнуть» [3] Г.-Ф. Гендель – Ария Альмиры из оперы «Ринальдо». . Он гладил её мокрые щеки и, едва научившись говорить, повторял: «Не плачь, маман, не плачь, не грусти!» И время, проведенное с ним, текло медленно и сладостно, словно мед из кувшина.

В свой последний день в Маланге она долго бродила по городу. Дела мужа шли хуже с каждым днем. Он был переведён с понижением в самый захолустный гарнизон, и вот теперь семья должна была прибыть по новому месту службы.

Господи! Ну пожалуйста! Еще несколько дней свободы и покоя! Ну хотя бы один день!

Прибыв на место с опозданием на сутки, она нашла мужа странно спокойным, тихим , но весь гарнизон говорил, что вчера за какой-то незначительный проступок он в бешенстве набросился на солдата-туземца, зверски избил его и приговорил к пяти годам каторжных работ.

Опять надо было жить , обустраивать новое жилье. В доме появилась новая кухарка, молодая туземка по имени Ноона. А еще через несколько дней их маленький Норман умер.

Он умирал более двух суток, в ужасных муках непрерывно кричал: «Мамочка, мама, сделай так, чтобы мне не было больно!»

Его смерть поселилась в ней и пребывала внутри неё так, как когда-то сам он, её ребенок, прежде чем родиться на свет. Эта боль была в ней и росла, и была настолько реальна, что всякая другая реальность перестала для неё существовать.

Поэтому она очень удивилась, через несколько недель получив письмо с просьбой немедленно явиться в дом их кухарки. Входя в хижину, зараженную холерой, они надели повязки, пропитанные карболкой.

С трудом приподнявшись на циновке, Ноона заговорила:

– Я сестра наказанного вами солдата. Наказание было несправедливо, и я отравила вашего сына. Ваш сын умер. Теперь я умираю.

Так вот оно что! Мать задержалась в Маланге. Отец сорвал зло на первом, кто подвернулся под руку. И мальчик умер.

Боль вдруг сделалась нестерпимой. Она почувствовала рождение смерти . И откинула голову назад, и медленно опустилась на колени, и прижалась лбом к полу. И будто со стороны услышала свой дикий звериный крик.

Маргарита-Гертруда Мак-Леод, урожденная Зелле, возвращалась в Европу. Своё горестное прошлое она бросила так, как бросают лишний груз за борт корабля.

Париж представлялся ей решением всех проблем. Почему? Она была уверена, что все женщины, спасавшиеся от своих мужей, должны были бежать именно в Париж.

Рудольф Мак-Леод, заявив о своей бедности, не выплатил ей ни гроша. Однако, его средств хватило, чтобы через суд отобрать у неё их двухлетнюю дочь и дать объявления во все известные европейские газеты о сомнительности и несостоятельности мадам Мак-Леод.

В Париже она разыскала французского дипломата, с которым её познакомили еще на приеме в Гааге. Анри Жан-Батист Жозеф де Маргери [4] Барон Анри де Маргери – высокопоставленный чиновник МИД Франции. С 1901 по 1904 год служил во французском посольстве в Гааге. считал её женщиной необыкновенной, исключительно умной и талантливой. Он ввел мадам Мак-Леод в высший свет, подготовив тем самым к будущему сценическому дебюту.

Да, в соответствии с моралью того времени она считалась падшей женщиной, плохой женой, брошенной мужем. Но она не желала стыдливо опускать глаза. Она решила защищаться, стать свободной, стать новой Саломеей, которую не втиснуть в рамки обывательской морали. Она решила возродиться прекрасной экзотической танцовщицей и победить Европу, всегда с любопытством взирающую на Восток с его опасностями и очарованием.

Её танцевальный дебют состоялся в роскошном парижском салоне мадам Кириевски [5] Мадам Кириевски – русская певица, хозяйка известного парижского салона, где состоялся дебют мадам Мак-Леод 4 февраля 1905 года. Первый отклик был опубликован в английском еженедельнике «Кинг». в 1905 году. Успех был грандиозным. Газеты писали: «Это дивная баядера, олицетворение поэзии Востока, воплощение истинной древней красоты. И если Айседору Дункан мы называем «весталкой», то эта «первобытная царевна» достойна более высокого имени – богини любви и красоты».

«Я с радостью сказала бы, если бы могла: «Я отлично знаю, что делаю, у меня есть план, который я успешно воплощаю в жизнь». Но нет: сделав один слепой шаг, я делаю вслепую второй, затем третий…

Я родилась своими собственными усилиями . Родилась, а затем крестилась. Да, если ваше имя вам не подходит, возьмите себе другое. Если жизнь вас унижает и топчет, отбросьте её и начните все заново. Станьте солнцем , вас все и увидят [6] Цитата из романа Ф. М. Достоевского «Преступление и наказание»: «Станьте солнцем и вас все увидят. Солнцу прежде всего надо быть солнцем». Из последнего разговора Раскольникова со следователем. .

Я постепенно избавляюсь от всего лишнего, наносного, от шелухи воспитания, оков цивилизации. День ото дня я понемногу становлюсь самой собой. Всё, и моя излишняя театральность, всё постепенно обретает смысл. Всё, что мне до сих пор приходилось в себе сдерживать, я понемногу отпускаю на свободу. В танце я могу быть порывистой, непокорной, печальной, трагичной. Я ищу – неясный звук, самую суть, сердцевину, то, что внутри, сырое, трепещущее. Да, европейский театрал желает получить аромат экзотического блюда, а вовсе не саму малосъедобную для него пищу. Не Восток, как таковой, но некий дух его, отфильтрованный, разбавленный, подсушенный. Но мой танец дик и стихиен. В позолоченном и утонченном мире европейского театра я представляю зрелище, которое повергает зрителей в смятение . И они даже понять не могут, бегут у них мурашки от восторга или от ужаса. От страха перед смертоносной чувственностью и властью первородного инстинкта ».