Наталья Юлина - Настоящая африканская жизнь

Моя неприкаянность (кого я тут знала?) невольно делала из меня наблюдателя. И вот что я увидела. Взглядом Анна Виталия не отпускала, он же абсолютно раскованным гостем бродил меж гостей. Заметила тоже, что если Виталий заговаривал с Аней или включался в тесный круг ее собеседников, то в ее голосе появлялись своеобразные вибрации и глубина. Я и раньше замечала, если рядом с женщиной появляется интересный ей мужчина, голос ее меняется. Но то же и с мужчинами, нет, нет, не с Виталием.

День рожденья в подполье ушел. Свет выключают. Торт несут, свечи жгут. Много лиц незнакомых, текстильных, наверно. В нашем городе два равно-прекрасных гнезда. Нефтянка для нас, Текстиль для соседей. Стушевалась Аннета пред звездою текстильной Ариной. Девушка крепкая костью, голосом, словом. Внучка героя Гражданской, с фамилией громкой Октябрьской. На основе эсерообрядчества в ней диссидентски возрос мат могучий московской богемы и уверенность полная в силах, уме, превосходстве. Девушки сорта такого встречались мне в жизни. Манят они неприступностью внятной, повадкой богинь, снизошедших до сирых и бедных.

Вдруг непонятный мне взрыв – ссора. Кто-то схватился за стул, кто-то взвизгнул. Вмиг все разбежались, наспех простившись с хозяйкой.

Что за чудо?.. о чем говорили гости весь вечер – не помню. Ни слова, хотя не пила. Осталось только это:

Я не ушла, чтобы помочь Аннете с посудой.

При моем упоминании об интересной девушке Арине она скривилась и тихо ответила:

– Простота хуже воровства.

– Что ты имеешь в виду?

– Грубая она во всём, что делает и что говорит, – помолчала и добавила – мне такие люди не интересны.

Аннета быстро расправлялась с изящными тарелками, изысканными чашками и прочими невиданными здесь чудесами сервировки стола. Обычные семьи (если не привезли сюда мешки посуды из дома) пользовались скудными, иногда с трещинами, приборами, оставшимися от предыдущих поколений преподавателей.

Я белоснежным полотенцем едва успевала вытирать чистые вилки, ножи и бокалы. Вадим, муж, ушел спать. Когда он вышел, Аннета перекрестилась. Я, может бестактно, спросила:

– Что, он такой тяжелый»?

– Нет, не тяжелый. Он пустой. Здесь у него – Аня показала на грудь – совсем ничего. Я однажды ехала из Калинина в Москву. Долго. В одном конце вагона ехали два младенца на руках у родителей. На какой-то остановке вошла мамаша с грудничком и разместилась в другом конце вагона, и тут же ее ребенок надрывно заплакал. И неожиданно один из прежних малышей сначала тихо, потом все громче начал рыдать. Второй младенец и не думал расстраиваться, сосал свою пустышку и посматривал вокруг. Вот этот умненький и есть мой муж. Чаще всего он не понимает, о чем это я.

– Ну, ты преувеличиваешь. Он производит впечатление вполне себе. Немного, я бы сказала, у него чиновничий вид.

– Про себя я называю его синим деревом. Для меня синий цвет – признак невосприимчивости.

– Ты строга с мужем.

– Нет, конечно, я ценю его надежность. Если сказал «да», то и пошел по прямой за этим «да». Кроме «да» и «нет» больше ничего. Я воспринимаю его характер, как деревянный. А вот у Виталия «да» имеет оттенок «нет», а «нет» всегда с оттенком «да». В любой момент его «да» готово перейти в «нет». Мягко так. Понимаешь?

– С трудом. Такая мягкость может так ударить, что только держись. Тебе всегда надо быть готовой к неожиданности. Или собраться в горошину или наоборот, расслабиться до бесчувствия.

– Знаешь, почему мы так часто мужиков ругаем. – ей явно не хотелось говорить о Виталии. – Да потому что они нас не слушают.

– Было б что слушать. Если вижу пару, то, как правило, предпочту иметь дело с мужем. Просто потому, что у него голова покрепче. А ум женщины так тонок, что порою не уловим.

– Правда?

И тут меня понесло.

– Женщины живут как трава. Они не понимают, зачем делают то или другое. Их мысли плавают на поверхности. Поэтому дамы так много и легко говорят. Плавающим на поверхности мыслям мешают рядом плывущие, пихают их: нужно быстро высказать, и ту, и другую, и третью. Что потом, не нашего ума дело.

– Ну, ты женоненавистница… Зато мужчина делает всё, глубоко обдумав. Но, обдумывая, уходит в фантазии. И вот, все, что он сделал или сказал, не реально.

– Ты хочешь сказать, что мы живем в мире, выдуманном мужчинами?

– А то?

– Ну, ты ум. Поэтому мы не понимаем, где мы живем. Ты понимаешь, например, в каком государстве живешь, почему оно так устроено, почему оно делает то-то и то-то?

– Ой, да это же занудство. Меня интересуют окружающие люди и особенно мужчины, потому что от них все беды.

Как я тебя понимаю

. – Мне кажется, ты их, и даже Вадима, неправильно воспринимаешь. Не забывай, что русский мужик – лучший в мире. Обычный первый встречный колхозник в нашей глубинке всегда открыт, не то что камня за пазухой, даже фиги в кармане не держит, говорит мягко, нет в нем грубости к тебе – просто малина с сахаром… Вот отсюда, из нашей человеческой природы, в русской литературе и женщина не столько сексом занимается, сколько на высоту взлетает. Ведь литература всегда мужская… А в быту… Мы ж не понимаем, почему он нас не слышит, как ты выразилась, что у него там скребется.

– Вадима я понимаю с точностью до мухи.

Сильно.

– До какой мухи?

– Представь, что он на меня за что-то сердится, дуется, как пятилетний ребенок, но старается не подать виду. Я тогда предлагаю ему что-то такое, что заведомо ему по вкусу, выпить пива, пойти к другу, съесть что-то вкусное. Он очень решительно отказывается, и я читаю в его глазах: «тебе бы понравилось, если бы я это сделал, поэтому я этого не сделаю». Вот только, если муха отвлечет его внимание, собьет с толку обиду, тогда я могу ошибиться, запутаться в мотиве. Поэтому я и говорю, что понимаю всех мужиков с точностью до мухи.

– Прям-таки всех?

– Ну, преувеличила, прости. Почему меня Виталик съел – он непредсказуем. Что муха, что другая ерунда могут его забрать целиком, я просчитаю миллион вариантов, а он придумает миллион первый.